Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

Лицо миссис Френкель приобрело бессмысленное выражение, она начала тихонько отступать от двери.

— Боже, вы что, удрали из сумасшедшего дома?

— Я нахожу ваш вопрос вполне логичным. Когда фирма посылала меня сюда, я тоже нашел эту затею нелепой. Но понимаете, фирме необходимо знать, как отнесутся люди к новому сорту мыла.

— Боже! Но ведь вы никогда ничего не стирали!

— Совершенно верно.

— Боже мой! Боже мой! — повторила миссис Френкель и еще дальше отступила от двери. Я прошел за ней в гостиную, заставленную пузатой мебелью, поставил чемодан на кресло и засучил рукава.

— Я готов, — объявил я, — только сначала покажите мне свою прачечную.

— Прачечную? — переспросила миссис Френкель и рассмеялась. — Вы просто прикидываетесь сумасшедшим, да и меня хотите с ума свести. Подождите, мне надо вынуть посуду из раковины.

Она выплыла из гостиной, и я снова заметил, что Мэрвин пристально смотрит на меня.

— Что с вами? — спросил я. — Может быть, я сделал что-нибудь не так?

— Нет, нет. Просто ни я, ни миссис Френкель не представляли, что на свете может быть человек, вроде вас.

Когда мы с миссис Френкель прошли в кухню, я думал только о том, как лучше выполнить неприятную работу. Миссис Френкель не спускала с меня глаз, наблюдая, как я высыпал мыльную стружку Коуза в таз с горячей водой и принялся стирать грязные носки мистера Френкеля, — кстати говоря, очень нуждавшиеся в стирке. Лиха беда начало, и вскоре я почувствовал, что не так уж все это плохо.

— Дайте-ка я постираю, — предложила Мэрвин.

— Нет. Это не произведет нужного впечатления.

Потом между миссис Френкель, Мэрвин и мной все стало очень мило, и я нашел вполне естественным поинтересоваться, есть ли у миссис Френкель друзья в этом доме, которые согласились бы дать нам что-нибудь постирать. Миссис Френкель ответила, что такие друзья у нее найдутся (дайте ей только одеться), и ушла, оставив нас в кухне.

— Гарри, — обратилась ко мне Мэрвин, — извините, если я с вами была груба.

Я немного смутился, когда она назвала меня по имени.

Позже я обнаружил, что стараюсь растолковать ей свои взгляды на жизнь, рассказываю о себе больше, чем полагалось бы, и отвечаю на ее странные вопросы. Мэрвин заявила, что я рассуждаю так, словно мое имя тоже внесено в «Social Register»[19]. Она хотела знать и о Хью, и о танцах, и об Уэствуде.

— У вас было все, о чем я могу только мечтать, — заметила она, — а вы от всего отказываетесь.

— Что именно — все?

Мэрвин вздохнула, и мы взглянули друг на друга.

— Деньги, — ответила она. — И обеспеченность. Наступит время, когда все это будет и у меня. Разве я хуже других? Я-то знаю, что не хуже. Когда-нибудь я буду зарабатывать тысяч тридцать в год.

Разговаривая с Мэрвин, я почувствовал, что меня охватывает то же самое чувство, какое я испытывал, сидя в своем клубе, в теплой и уютной комнате и посматривая через окно на прохожих. Такое сравнение появлялось у меня всякий раз, когда я пытался взглянуть на мир глазами Мэрвин, потому что мы были по разные стороны окна. Меня озадачивали тогда, да и теперь озадачивают ее взгляды на вещи.

Мэрвин Майлс родилась и выросла в маленьком городке штата Иллинойс, название которого выветрилось из моей памяти. Ее родители умерли. У нее был женатый брат где-то в Калифорнии, но они почти не переписывались, и тетка в Чикаго. Ее отец когда-то имел мебельный магазин и вечные неприятности с бакалейщиком и мясником из-за несвоевременной оплаты счетов. Как-то она показала мне свою фотографию, относящуюся к тому времени, когда она училась в средней школе. С фотографии прямо перед собой, в объектив аппарата, смотрела простая, скромная девочка с прямой складкой губ и вызывающим выражением глаз. Волосы у нее были уложены в уродливую высокую прическу помпадур и скреплены позади огромным бантом в форме бабочки. На ней была блузка со стоячим воротником. Мэрвин как-то рассказывала мне, с каким трудом ее мать зарабатывала ей на наряды. Рассказывала она и о дочери владельца банка, некоей Лотти Лу, уехавшей потом в восточные штаты, в школу-интернат. Лотти Лу и другие девочки, вроде нее, приезжая на каникулы, первое время навещали Мэрвин, но потом стали постепенно сокращать свои визиты, пока и вовсе не перестали ходить. Окончив среднюю школу, Мэрвин перебралась в Чикаго, к тетке, которая и посоветовала ей поступить в университет. После смерти отца Мэрвин устроилась в одну из чикагских газет, а позднее выписала к себе мать — они жили в небольшой, однокомнатной квартире. Затем она поступила в чикагское отделение рекламного агентства Джекобе, а позже, уже после смерти матери, агентство предложило ей место в своей конторе в Нью-Йорке. Тут о ней и услыхал мистер Баллард, и теперь она зарабатывала семьдесят пять долларов в неделю. Столько денег она еще никогда не зарабатывала.

Часов в шесть мы вернулись в контору. У Мэрвин под глазами проступили темные тени. За столами почти никого не было, но в кабинете мистера Кауфмана горел свет. Мистер Кауфман, сняв пиджак, просматривал корректуру рекламы обуви.

— Мы закончили визиты, — доложила Мэрвин Майлс. — Я делала заметки, а мистер Пулэм стирал.

— Покажите заметки, — сказал мистер Кауфман.

Мэрвин открыла портфель и передала ему пачку напечатанных типографским способом бланков, заполненных карандашом. Мистер Кауфман перелистал их с ловкостью кассира в банке.

— А они что-нибудь говорили? — спросил он, пробегая взглядом одну из страниц. — Прочтите-ка мне вот это. — Он подал страницу Мэрвин.

— «Первый раз в жизни, — прочла она, — я не стану возражать, когда Френкель начнет снимать башмаки».

Я помню, что миссис Френкель действительно сказала что-то похожее, но не предполагал, что Мэрвин записала ее слова.

— Вот это материал! — потер руки мистер Кауфман. — Сердечность и колорит! Есть еще что-нибудь вроде этого?

— Сколько угодно, — ответила Мэрвин.

— Очень хорошо. Сделайте из каждой беседы маленький рассказ. Займитесь сейчас же. Я пробуду здесь всю ночь. Одну минутку, Пулэм.

Мистер Кауфман молча ждал, пока Мэрвин закроет за собой дверь.

— Ну-с, Пулэм, — начал он, — говоря между нами, мужчинами, существует ли в действительности женщина по фамилии Френкель? — Я сразу понял, куда он клонит. — Вы понимаете, уже несколько человек пытались провести подобные беседы. Очень уж соблазнительно просто положиться на свое воображение.

— Я могу дать честное слово, мистер Кауфман.

— Но что вы делали? Расскажите, как проходил ваш разговор.

— Сначала она хотела вызвать полицию, но я заверил ее, что в этом нет никакой необходимости, и сказал, что хочу постирать для нее какую-нибудь вещь. Ведь вы этого и хотели?

— И она выслушала вас?

— Конечно. А почему бы ей и не выслушать меня?

Мистера Кауфмана явно заинтересовал мой рассказ.

— Пулэм, — торжественно заявил он, — вы, как видно, умеете правильно подходить к людям. Ну, а теперь отправляйтесь к мисс Майлс и помогите ей составить отчет.

Мэрвин уже сидела в нашей каморке и, сняв шляпу, стучала на пишущей машинке.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Вначале мой вопрос вызвал у нее раздражение, но она тут же улыбнулась.

— Не будьте младенцем, — сказала она, — не то явится серый волк и утащит вас. Что еще потребовалось Кауфману?

— Он расспрашивал о миссис Френкель и болтал о сердечности и колорите.

— Это его любимый конек — сердечность, колорит… Он и мысли не допускает, что все это страшно глупо. А вы, кажется, произвели на него впечатление.

— Не вижу, почему бы это.

— Не важно. На меня вы тоже произвели впечатление. Сначала я подумала, что вы препротивный, а теперь вы мне нравитесь. — Мэрвин вынула из машинки лист бумаги. — Если хотите, можете выправить грамматические ошибки, а потом отдайте секретарю Кауфмана для перепечатки. Ну, а затем пойдите и купите для нас за счет фирмы кофе и бутерброды. А теперь не отвлекайте меня разговорами.

Никогда еще я не видел, что можно работать так быстро, сидя за машинкой. Мэрвин сжимала губы в тоненькую упрямую складку.

— Можете идти домой, если хотите, — заметила она. — Я и одна управлюсь, мне не привыкать.

— Ну уж нет. Может быть, я все же смогу что-нибудь сделать?

— Хорошо. Пойдите и принесите еще кофе.

Отчет она закончила в половине двенадцатого ночи и, закинув руки за голову, зевнула.

— Вот и все. Боже, как я устала! — проговорила Мэрвин и, поднявшись со стула, натянула на голову шляпку в форме колокола. — До утра!

— Я провожу вас.

— Не говорите глупостей.

— Уже поздно. Вам нельзя одной возвращаться домой так поздно.

— Вот еще! А с кем же, по-вашему, я обычно возвращаюсь домой?