Остров Немого - Гвидо Згардоли

– ради удовольствия и того, чтобы что-то познать, а не из-за денег. Руки жгло от волдырей и порезов, кости ныли, мышцы тянуло, зато разум был свободен. Мне хотелось пригласить работников цеха на обед. Я бы даже разделил с ними кров и ночевал в общем бараке – у многих из них не было ни семьи, ни дома, куда можно прийти на ночь, и они жили в комнатах, которые отец построил специально для них. Но я не просил отца об этом – он бы меня ни за что не понял.

– Работа с деревом приносит мне настоящую радость. Это, наверное, как для тебя – преподавание… Не подумай только, что я отказался от философии. Мы, люди, – думающие существа, мы зависимы от мышления. Но одного его недостаточно.

Элиза убрала прядь волос со лба и уставилась на меня:

– Что ты пытаешься этим сказать?

Я в замешательстве покачал головой:

– Не знаю. Может, мне нужно измениться и больше работать физически?

– Так что тебе мешает?

– Ничего, – попытался я объяснить, – но…

– Что «но»?

– Я не уверен, что это правильно.

Она погладила меня по волосам, и в ее нежной улыбке я укрылся от всех переживаний мира.

– Всё гораздо проще, чем ты думаешь, – прошептала она.

– Правда?

Она кивнула.

– Просто делай то, что велит сердце, и это всегда будет правильно.

Три недели я работал в столярном цеху отца, а потом попросился на север страны – присоединиться к лесорубам.

– Тебе не кажется, что ты зашел слишком далеко? – заволновалась мама, узнав мои намерения. – Разве тебе не хватает работы здесь, в мастерской? У тебя и так уже изранены руки и лицо! Ты же студент философского отделения, не забывай!

– Я вернусь в университет через шесть недель, – ответил я. – И стану целыми днями сидеть над книгами в душных классах. А за окнами будет холодная зима! В конце концов, разве я многого прошу? Всего-то пожить свободной, здоровой жизнью, прежде чем вернуться к работе.

– Работа? Ты называешь университет работой? А здесь, выходит, за шлифовальным станком, или там, в лесу, для тебя отдых?

В любом случае я снова получил то, что хотел. Я уехал на повозке в незнакомом направлении и вернулся через тридцать пять дней – худой, весь в порезах и царапинах, физически истощенный, но с чувством полного восторга.

Я узнал, что во время моего отсутствия Гуннар и отец успели повздорить. Отец защищал мой выбор и желание познать настоящую усталость и труд прежде, чем получить все блага жизни. Он и сам так начинал свой путь. А брат чуть ли не объявил меня сумасшедшим. Гуннар утверждал, что родители поддерживают желания глупого избалованного ребенка, который не знает, что делать со своей жизнью. Всё это мне пересказала Элиза. Она была свидетелем спора.

– Для всех радость, что ты наконец возвращаешься в университет, – сказала она мне за несколько дней до моего отъезда. – А я вот буду скучать, – добавила она поспешно. – Ты ведь понимаешь, что я доверяю тебе и поддержу любой твой выбор. Даже если его никто не одобрит в нашей семье, – произнесла она с хитрой улыбкой. – Но твое отсутствие помирит отца и брата. По крайней мере, мне бы этого очень хотелось. Я не могу смириться с мыслью, что они стали врагами. Только ты сначала поделись со мной впечатлениями о жизни в лесу – а уже потом уезжай!

Я рассказал сестре о долгих часах за пилой, о тихой усталости, о глазах рабочих – в них больше смысла, чем в тысячах речей, о голосах леса, не умолкающих ни днем ни ночью, о моих одиноких мыслях, о том, как я узнал бесконечную свободу, и о том, что небо на севере кажется выше и дальше.

Единственное, что я услышал от Гуннара – кроме критики и едких фразочек, – было:

– Ты что-нибудь получил за работу?

– Да, – с вызовом ответил я. – Но тебе не понять.

Я вернулся в Кристианию к началу учебного года с мыслями о том, как расскажу моему другу Нильсу Бундэвику о последних новостях лета. Он порадовался за меня и отозвался о моей работе даже с каким-то восхищением, а потом сказал, что у него тоже есть новости. В конце лета он присоединился к штату студенческой газеты «Вперед», и вскоре там выйдет его первая статья. Мы были в восторге от нашего опыта, каждый делал что мог и искал свой путь.

Я хорошо учился и успешно сдавал экзамены, а всё же скучал по физическому труду. Признаться, я даже не мог представить, как мне будет его не хватать. Кроме того, я всё чаще переживал, что, посвятив себя изучению предметов, интересных мне лишь отчасти, я напрасно потрачу и свое время, и деньги моей семьи. Я поделился этими опасениями с Бундэвиком. Мой друг поддержал меня: он и сам, поработав в газете, стал задумывался примерно о том же.

– Я бы хотел стать писателем, – сказал он. – В общем-то, это не отличается от твоей потребности создавать что-то руками. Я мечтаю рассказывать истории о нашем времени, жизни и идеях. И… не уверен, что для этого мне нужен университет.

Я написал несколько писем моей дорогой Элизе, в которых рассказал всё как есть и попросил у нее совета.

«Милый брат, – ответила она, – я чувствую в твоих словах страсть и пыл, я вижу, как волнуется твое сердце, я понимаю твои переживания и беспокойство. Поверь мне, эти сомнения – всего лишь ступени на пути к зрелости и к тому, кем ты станешь в будущем. Мы растем и развиваемся только благодаря сомнениям. Они заставляют мыслить, и ты должен гордиться тем, что у тебя такой живой ум.

Твоя преданная сестра призывает: не останавливайся в поисках самого себя. Продолжай, иди вперед, не успокаивайся, не почивай на лаврах. Ищи свой путь, пробуй новое!

Иногда я смотрю на своих учеников и мне становится