Остров Немого - Гвидо Згардоли

ковре с Фридой, нашей собакой: она клала голову на передние лапы, ждала, когда ее начнут гладить, и тут же засыпала. Медленный голос отца оживлял воспоминания и уносил нас на остров – в фантастическое королевство, место захватывающих открытий и нескончаемых приключений. Я завидовал его детству: оно представлялось мне счастливым и беззаботным, в отличие от моего, которое тогда казалось скучным.

Он редко говорил о своем отце, то есть о нашем деде. В ту пору дедушка Арне еще был жив. Мы знали, что он оглох во время сражения с британцами пятьдесят лет назад, что его лицо иссечено шрамами и характер у него тяжелый, а из-за несчастного случая на лестнице маяка половина его тела не двигается и он опирается на палку. Но когда мы расспрашивали о нем папу, он уходил от ответов.

Зато он много рассказывал о своем старшем брате Эйвинде, героически погибшем во время восстаний 1840-х годов, и об Эйнаре, среднем брате, который остался на острове, чтобы присматривать за стариком и растить дочку Сунниву.

Меня пленяли рассказы о козе Пернилле – на ее молоке вырос отец, об охоте на кроликов, свободно живущих на острове, о прыжках в воду со скалы, о жутком обожженном лице деда Арне, его грубости и резкости, о пирате Вассмо и гроте, где маленький Эмиль по глупости просидел целый день; о портрете прабабушки и прадедушки, по ошибке приколоченном над входом в маяк, и о самом маяке, так похожем на мачту застывшего в море корабля. А с вершины этой мачты можно в ясный день разглядеть побережье Дании. Я видел всё так ясно, как будто это происходило со мной, и даже перед сном всё мечтал об острове – в темноте под одеялом сочинял истории и наконец засыпал, желая еще раз прожить приключения во сне – чтобы они длились, и длились, и не заканчивались.

Долгое время я считал этот остров волшебным местом, где бы мне так хотелось пожить: он бесконечно отличался от однообразного Эльверума с вездесущим запахом смолы и шумом лесопилок, от школьной скуки и семейных поездок к реке.

Долгими-долгими летними днями я только и фантазировал о том, как Эйвинд идет на войну, а Эмиль сидит в пещере вместе с духом пирата Вассмо. Все члены моей семьи становились для меня как будто персонажами пьесы. А местом действия – неизменно – остров, у которого нет названия на карте.

Кстати, об именах. Мою старшую сестру назвали в честь папиной мамы, Гюнхиль Йолсен. Бабушка не пережила родов и умерла, когда наш отец появился на свет. Вот это точно что-то да значит! Это не часы, которые остановились просто потому что их забыли завести.

В рассказах о папиной маме неизменно появлялся брат Эйнар: он вырастил папу вместо матери, а возможно, и лучше, чем это сделала бы мать. Но о Гюнхиль Йолсен папа всегда думал с теплом и нежностью и даже однажды сказал, что она всегда была рядом. Она покоится на острове, рядом с Эйвиндом, ее старшим сыном-героем. Но для моего папы она как будто и не умирала.

Я часто спрашивал папу:

– Может, поедем на остров?

И он на это всегда задумывался, потирал подбородок и отвечал:

– Посмотрим, посмотрим…

Я изо всех сил пытался понять, почему же он не хочет поскорее попасть на остров и посмотреть, что там изменилось, как там живут теперь, – как будто это и в самом деле был выдуманный мир без реальных людей. Но я же видел, как горели его глаза, как дрожал его голос, когда он рассказывал об острове и маяке. А его отец и брат? Неужели ему не хочется обнять их?

Но я уважал отца и не задавал лишних вопросов, хотя чувствовал, что он рассказывает не всё, и есть какая-то тайна в его историях, и, возможно, мы о ней никогда не узнаем.

Школа и повседневная жизнь всё больше занимали наше время, и интерес к острову понемногу угасал. В нас уже не было прежнего детского любопытства и жажды приключений – вместо этого мы задумывались о работе, будущем и взрослых вещах. Теперь все вечера мы посвящали учебе или чтению. У нас даже появились любовные увлечения.

В 1871 году моя сестра Гюнхиль вышла замуж за Пера Олсена, сына Эрика Олсена, владельца двух тысяч акров лесов к северу от Эльверума.

Пер и Гюнхиль знали друг друга с детства. Пер был лучшим другом моего брата Гуннара – можно сказать, вырос в нашем доме на Педерсенвей, и семьи – его и наша – давно знали, что они поженятся.

Гюнхиль стала фру Олсен и переехала в имение семьи мужа, в местечко под названием Йомфрубренна возле одноименного озера. Ей было семнадцать – жизнь только начиналась. Почти сразу друг за другом у нее появились трое сыновей.

Гюнхиль. Не знаю, часто ли люди размышляют об именах. Мне такие мысли даются непросто. Когда я думаю о сестре, то представляю ее ребенком, но потом мысль летит дальше от этого образа, путается, петляет, теряется, и моя Гюнхиль становится молчаливой женой смотрителя маяка. Маленькая девочка с грустной фарфоровой куклой в руках – бедная Гюнхиль, которой суждено умереть, родив моего отца. Почему так происходит с моими мыслями? Ведь я даже никогда не видел ту Гюнхиль с острова! Моя память о ней – это память моего отца. И всё же я думаю о ней – той далекой Гюнхиль, наделяя ее обликом своей сестры. Воображение свободно – оно не знает ни границ, ни здравого смысла, и я представляю бабушку, как, должно быть, мой отец в детстве – маму. Ясно и болезненно.

2

Я убежден, что имена даны нам не просто так. Иной раз они достаются как драгоценность, как то, о чём нужно заботиться всю жизнь.

Мое имя означает «дикий», то есть простой и безыскусный.

Но вернемся к истории моей семьи и дальнейшим событиям.

Брат-близнец Гюнхиль, Гуннар, окончил среднюю школу