Остров Немого - Гвидо Згардоли

в Эльверуме и сразу выразил желание работать вместе с отцом на лесопилке. Он по-прежнему говорил именно так, «лесопилка», хотя с тех пор, как тяжелобольной дедушка Якхельн полностью доверил семейное дело моему отцу, многое изменилось. Отец проявил неожиданный предпринимательский талант и в течение нескольких лет расширил семейное дело: от рубки леса до изготовления мебели и ее продажи по всей стране. За десять лет стоимость компании увеличилась втрое.

Вскоре Гуннар понял, что организационная или творческая работа нравится ему гораздо больше, чем торговля. Он освоил мастерство проектировщика, делал макеты современной мебели и создал целую сеть, разъезжая из одной части страны в другую и выполняя всё более важные заказы. Берген, Кристиансанн, Ставангер, Драммен, Лиллехаммер, Фредрикстад – Гуннар продвигался дальше и дальше, пока не достиг Швеции – Уппсалы и Гётеборга. Название фирмы – «Якхельн» – звучало повсюду. Новаторские идеи и находчивость отца повлияли на то, что лесопильня Якхельна стала называться «Мебельная фабрика Якхельн и Бьёрнебу». Это предприятие стало самым значимым в губернии Хедмарк.

Должен признать, мой брат всегда проявлял врожденную тягу ко всему красивому. Он закупал ткани в лондонских и парижских ателье и никогда не пропускал ни одного публичного мероприятия или приглашения в самые знаменитые салоны города. В определенных кругах он был незаменим. Прием или бал считались неудачными, если Гуннар Бьёрнебу не посетил их. Ни одно торжественное открытие не могло состояться без его присутствия. И он никогда не отказывал, испытывая величайшее удовольствие от того, что его звали.

Но, как бы я его ни любил и ни восхищался им, наши взгляды на мир разнились. Так же, как и с Гюнхиль. Я бы никогда не преуспел в погоне за материальным достатком, никогда бы не стал ни торговцем, ни финансистом, не смог бы развивать компанию, даже семейную. Я чувствовал, что такая работа обернется для меня напрасно потраченным временем и никакой радости мне не принесет.

Поэтому я сообщил родителям, что хочу продолжать учебу после окончания школы, хотя и знал, что их расстроит, если я не пойду по стопам Гуннара. Но они проявили понимание – впрочем, я на него втайне надеялся – и позволили мне посещать курс философии в Университете Кристиании.

Конечно, я добился своего, только мне всё равно было как-то неспокойно. А сейчас я расскажу вам о самом близком мне человеке, с которым я всю жизнь чувствую особую связь. У нас с ней много общих мыслей и привязанностей. Это моя сестра Элиза.

Между нами только пятнадцать месяцев разницы, и это, несомненно, сблизило нас в детстве – так же, как Гуннара и Гюнхиль объединяло то, что они родились близнецами. Элиза – единственная из нас четверых с темными волосами и светлыми глазами – большими, одинокими, сияющими на бледном лице. Ее отличие всегда меня очаровывало и притягивало. Я не знал никого чувствительней и внимательней ее, она напоминала мне озеро с прозрачной водой, дрожащее даже от легкого ветерка. Ей одной я доверял все свои тайны, с ней я был настоящим и словно отражался в ней – такой кристально чистой. Но поразительная чувствительность делала сестру невероятно хрупкой – как хрусталь, который мог разбиться от любого неосторожного прикосновения. Элиза была из тех людей, чьи чувства не ведают порядка и меры, в ком радости и печали равно сильны и порой сплетаются в вихрь, непрестанный, мучительный и изматывающий.

В любом случае она проявила неожиданную решимость осуществить свою мечту. Девушки в то время редко продолжали учебу после школы. Для этого требовались деньги и еще – равнодушие к общественному мнению. Но Элиза не была создана для жизни, подобной той, что была у Гюнхиль. Вы бы и сами поняли это, если бы знали ее – пусть даже совсем немного. Она смотрела вперед, за пределы дома и семейного быта, и не принимала условностей.

Отец поддержал Элизу и обеспечил деньгами, так что она сумела получить диплом преподавателя и нашла работу в городе.

Когда я случайно проходил мимо школы и видел, как она, радостно улыбаясь, занимается с учениками гимнастикой на школьном дворе, или сквозь толстые стекла различал в классной комнате детей и сестру, словно тянущихся друг к другу – одни чтобы воспринять драгоценные знания, другая чтобы передать их, – я вновь и вновь осознавал: вот он, настоящий полезный для общества труд. Работа, какой бы она ни была, ценна уже хотя бы потому, что ее выполняют, ей посвящают время. Но я считал, что у разных работ эта ценность разная. В те времена мы с Элизой стремились приносить пользу обществу, полагая, что это единственно достойное дело.

Меня захватывала философия. Если педагогика работает в основном с молодыми умами, то удел философии – всё человечество. Она отвечает на фундаментальные вопросы бытия, изучает потребности и возможности людей. Во многом философия абсолютна и универсальна. Стать владельцем мебельной фабрики? Это означает освоить частное, индивидуальное ремесло, не связанное с историей общества, в котором оно развивается. Преподавать? Уже что-то. Но это как будто сузить социум до размеров школы. Мыслить, воплощать идеи, поднимать важные вопросы – вот работа, которую я избрал для себя.

3

Полный волнений и ожиданий, я начал новую – университетскую – жизнь. Мне пришлось переехать в столицу – Кристианию – к дальнему родственнику матери. Он сдавал комнаты на западном берегу реки. Я сразу же принялся искать товарища, с которым можно было бы проводить время и делиться новостями, а не тратить деньги и болтаться, нарываясь на неприятности. Большой город – это не только возможности, но и соблазны для молодого неопытного человека. В Кристианию часто приезжали изгнанники: немцы, поляки и прежде всего русские. Они смело обсуждали свои мысли за столиками кафе, в гостях, на публичных чтениях, побуждали к новым идеям и размышлениям – и столица от этого обретала особую атмосферу.

Со временем я нашел друга. Им оказался увлеченный первокурсник, посещавший тот же факультет, что и я, – Нильс Бундэвик, племянник Юхана Свердрупа, представителя демократических левых сил и президента Норвежского законодательного собрания.

Однажды мы с Нильсом выходили из большого здания, где заседал стортинг – парламент.

– Чем