The Woman in Me. Автобиография - Бритни Спирс

контроле. Я начала встречаться с телепродюсером Чарли Эберсолом. Я рассматривала его в качестве потенциального жениха: он следил за собой, у него была дружная семья. Я влюбилась.

Чарли каждый день занимался спортом, принимая перед тренировкой БАДы и целую кучу витаминов. Он рассказывал мне о питании и давал энергетические добавки.

Моему отцу это не нравилось. Он был в курсе всего, что я ем, и даже знал, как часто я ходила в туалет. Когда я начала принимать энергетические добавки, он заметил, что на сцене я двигалась активнее, была в лучшей форме, чем раньше. Очевидно, режим Чарли пошел мне на пользу. Но, думаю, папа решил, что у меня проблемы с этими препаратами, хотя они продавались без рецепта. Он сказал, что их прием нужно прекратить, и снова отправил меня в клинику на реабилитацию.

Он объявил, куда и когда меня увезут. Я поняла, что целый месяц не смогу видеть детей. Единственным утешением было то, что это всего лишь месяц и потом все закончится.

Отец выбрал учреждение в Малибу. Нам приходилось по несколько часов в день заниматься боксом и прочими упражнениями на улице, потому что спортзала не было.

Многие люди в клинике страдали от серьезной наркотической зависимости. Мне было страшно находиться там одной. Охраннику позволили меня сопровождать, мы с ним каждый день обедали.

Было трудно принять тот факт, что отец строил из себя замечательного парня и любящего дедушку, а сам в это время запирал меня с наркоманами, сидевшими на крэке и героине. Скажу одно: он омерзителен.

Выйдя из клиники, я как ни в чем не бывало продолжила давать концерты в Вегасе. Отчасти потому, что отец приказал вернуться на сцену, а отчасти потому, что я все еще была милой, стремилась всем угодить и отчаянно хотела поступать правильно и вести себя, как подобает хорошей девочке.

Что бы я ни делала, папа все контролировал. Я даже машину водить не могла. Все, кто приходил ко мне в трейлер, подписывали отказ от претензий к таким мерам предосторожности. Все было очень, очень безопасно – настолько, что я и шагу ступить не могла.

Сколько бы я ни сидела на правильном питании и ни тренировалась, отец всегда считал меня толстой. Он посадил меня на строгую диету. У нас был дворецкий (неслыханная расточительность), и я выпрашивала у него нормальную еду. «Сэр, не могли бы вы принести мне гамбургер или мороженое?»

«Мэм, извините, у меня строгие указания от вашего отца».

Два года я не ела практически ничего, кроме курицы и консервированных овощей.

Два года – это долгий срок, чтобы не иметь возможности есть то, что хочешь, особенно когда своим телом, трудом и душой зарабатываешь деньги, на которые всех содержишь. Два года я выпрашивала картошку фри и получала отказ. Это было так унизительно.

Строгая диета, на которую сел сам, уже неприятна. Но когда кто-то лишает тебя желанной еды, это еще хуже. Я чувствовала, что тело меня не слушается. Я ходила в спортзал и не соображала, что именно просит тренер, меня в холод бросало. Было страшно. Честно скажу, мне было чертовски плохо.

Ирония в том, что все методы отца по борьбе с моим «лишним» весом не работали. Диета дала эффект, прямо противоположный тому, чего хотел добиться отец. Я набрала вес. Несмотря на то что ела я не так много, чувствовала я себя уродиной, недостаточно красивой. Возможно, это сила самовнушения: вы становитесь именно тем, кем себя считаете. Я настолько выбилась из сил, что просто сдалась. Мама, похоже, разделяла планы отца в отношении меня.

Я всегда поражалась тому, что большинство людей могли спокойно обсуждать мое тело. Это началось еще в молодости. Будь то незнакомцы в СМИ или члены семьи, люди воспринимали мою фигуру как общественное достояние: то, что они могли обсуждать, контролировать, критиковать или использовать в качестве оружия. Мое тело оказалось достаточно сильным, чтобы выносить двоих детей, и относительно гибким, чтобы идеально выполнять любые хореографические движения на сцене. А теперь приходилось вести строгий учет калорий, чтобы окружающие могли продолжать богатеть за счет моей фигуры.

Никого, кроме меня, не возмущало, что отец установил для меня эти правила, а сам попивал виски с колой. Мои друзья ходили в спа-салоны, делали маникюр и пили дорогое шампанское. Меня никогда не отпускали в спа. Моя семья временами жила в Дестине, красивом пляжном городке во Флориде, в потрясающей квартире, которую я им купила. Каждый вечер они ели вкусную еду, пока я голодала и работала.

А моя сестра воротила нос от каждого подарка, который я дарила семье.

Однажды я позвонила маме домой в Луизиану и спросила: «Что делаешь на этих выходных?»

«О, мы с девочками завтра собираемся в Дестин», – сказала она. Джейми Линн столько раз говорила, что никогда там не бывала, что это очередная нелепая покупка, которая ей была не нужна, а оказалось, наша мама ездила туда каждые выходные с двумя ее дочками.

Раньше я любила покупать родным дома и машины. Но со временем они стали воспринимать это как должное, не осознавая, что это все стало возможным потому, что я – артист. А из-за их обращения со мной мое профессиональное развитие застопорилось.

Мне полагалось пособие в размере 2000 долларов в неделю. Если я хотела купить пару кроссовок, которые, по мнению моих опекунов, были мне не нужны, мне отказывали. И это несмотря на то что я отыграла 248 концертов и продала более 900 000 билетов в Вегасе. За каждое шоу платили сотни тысяч долларов.

В один из редких вечеров, когда я выбралась на ужин с компанией друзей, в которой были и мои танцоры, я захотела закрыть счет. Чек вышел на тысячу долларов, потому что наша компания была очень большой – я хотела развеяться с ребятами и дать им понять, насколько я ценю их усердный труд. Для меня это было важно. Однако платеж отклонили. У меня было недостаточно средств на «резервном» счете.

36

Единственное, что приносило мне удовольствие, утешало и обнадеживало, пока я была в Вегасе, – обучение детей танцам в студии раз в месяц. В моей группе занималось около сорока ребят. Вернувшись в Лос-Анджелес, я продолжала преподавать раз в два месяца в зале недалеко от дома.

Это одно из самых веселых занятий в жизни. Было приятно находиться в комнате с детьми, которые никогда ничего не осуждали. В период опекунства окружающие обесценивали все, что я