The Woman in Me. Автобиография - Бритни Спирс

Вспоминая, как Джун воспитывал моего отца и о том, как тот растил меня, я понимаю, что его присутствие в моей жизни стало сущим кошмаром. Мысль о том, что он вмешается хотя бы в один ее аспект, уже вселяла ужас. Но контролировать все? Это худшее, что могло случиться с моей музыкой, карьерой и рассудком.

Очень скоро я позвонила странному адвокату, назначенному судом, и попросила о помощи. Как ни странно, он – все, что у меня было, учитывая, что и его выбирала не я. Мне сказали, что я не могу нанять нового специалиста, так как мой защитник должен быть одобрен судом. Много позже выяснилось, что это чушь. Я тринадцать лет не знала, что могу нанять стороннего адвоката, а назначенный судом юрист не стремился бороться за мои права и помочь разобраться в происходящем.

Моя мать, которая близко дружила с губернатором Луизианы, могла бы связать меня с ним по телефону, и он бы сказал, что я вправе заменить адвоката. Но она об этом умолчала. Вместо этого она наняла себе юриста, чтобы разбираться с папой, как она это делала, когда я была моложе.

В разные периоды я пыталась сопротивляться, особенно когда отец лишил меня мобильного. Я пыталась тайком раздобыть личный телефон, чтобы вырваться на свободу. Но меня всегда ловили.

Вот вам печальная и откровенная правда: после всего, через что мне пришлось пройти, во мне не осталось сил бороться. Я устала, порой мне было страшно. Когда меня привязали к каталке, я поняла, что они смогут скрутить меня в любой момент. «Они наверняка пробовали меня убить», – думала я и начала задаваться вопросом, хотят ли они моей смерти.

Поэтому, когда отец сказал: «Здесь все решаю я», конечно, было уже слишком. Но выхода не было. Я почувствовала, как пала духом и включила автопилот. «Если я буду подыгрывать, они наверняка увидят, как хорошо я себя веду, и отпустят меня».

И потому смирилась.

После того как я вышла замуж за Кевина и родила детей, Фелиция еще некоторое время была рядом. Я ее обожала, но, как только гастролей и работы стало меньше, мы отдалились. Ходили разговоры о возвращении Фелиции в команду тура Circus, но почему-то она больше не была моей помощницей. Позже выяснилось, что отец убедил ее, что я отказалась с ней работать. Но я никогда этого не говорила. Если бы я знала, что она хочет что-то для меня сделать, я бы никогда не сказала «нет». Без моего ведома отец держал ее на расстоянии.

Я перестала встречаться с близкими друзьями, кого-то не видела до сих пор. Из-за этого я еще больше закрылась.

Родители решили пригласить старых друзей из родного города меня навестить в надежде, что мне станет лучше.

«Нет, спасибо», – сказала я.

Конечно, я их очень люблю, но теперь у них дети, они живут своей жизнью. Это скорее похоже на акт жалости, чем на светский визит. Помощь – это хорошо, но только если о ней просят, если тебе оставляют право выбора.

Мне трудно возвращаться к самой темной главе моей жизни и думать о том, что все могло бы сложиться иначе, сопротивляйся я сильнее. Не хочу об этом вспоминать. Но не получается, если честно. Я слишком многое пережила.

Я правда много тусовалась, когда надо мной назначили опекунство. Организм уже не выдерживал. Нужно было сбавить обороты. Но я прошла путь от постоянных кутежей до полного затворничества. Под опекой я ничего не делала.

Вот я мчусь на машине с фотографом, живу на полную катушку. А потом раз – и я совсем одна, вообще ничего не делаю, даже телефон получаю не всегда. Просто небо и земля.

В прошлой жизни у меня была свобода: принимать собственные решения, жить в своем ритме, просыпаться и размышлять, как я хочу провести день. Даже тяжелые дни были моими. Как только я перестала бороться, в новой реальности я каждое утро задавала всего один вопрос: «Что нужно делать?»

После чего выполняла все, что говорили.

Одинокими ночами я пыталась найти вдохновение в красивой музыке, фильмах, книгах – во всем, что могло бы затмить ужас нового режима. Как и в детстве, я искала другие миры, в которые можно было бы сбежать.

Каждая моя просьба проходила через отца и Робин. Они решали, куда я пойду и с кем. По указанию Робин охранники вручали мне лекарства, расфасованные по бумажным конвертам, и контролировали, как я их принимаю. На моем телефоне был установлен родительский контроль. Все тщательно проверяли и контролировали. Абсолютно все.

Я рано ложилась спать. А потом просыпалась и снова делала то, что велели. И опять. И опять. Это было похоже на День сурка.

Я прожила так тринадцать лет.

Если вы спросите, почему я на это пошла, есть одна очень веская причина. Я сделала это ради своих детей.

Поскольку я играла по правилам, я воссоединилась со своими мальчиками.

Какое это было блаженство – снова взять их на руки. Когда они засыпали рядом со мной в первую ночь после нашей встречи, я наконец почувствовала себя цельной. Я смотрела на спящих сыновей и чувствовала себя счастливой.

Чтобы видеться с детьми как можно чаще, я делала все возможное, чтобы умилостивить Кевина. Я покрывала его юридические счета, платила алименты, плюс еще несколько тысяч в месяц, чтобы ребята могли поехать со мной в тур Circus. За тот же короткий период времени я появилась в программе «Доброе утро, Америка», зажгла рождественскую елку в Лос-Анджелесе, снялась в шоу Эллен и проехала с туром по Европе и Австралии. Но меня все равно мучил вопрос: если я настолько больна, что не способна принимать собственные решения, почему все считают, что я в состоянии улыбаться, махать руками, петь и танцевать, сменив миллион часовых поясов за неделю?

И я могу назвать вам одну причину.

Тур Circus принес более 130 000 000 долларов.

Компания Лу Тейлор Tri Star получила 5 %. Позже, когда закончилась опека, я выяснила, что даже в 2019 году, когда у меня был перерыв и деньги не поступали, папа платил им минимальный «фиксированный гонорар», так что они получили еще сотни тысяч долларов.

Отцу тоже полагались проценты плюс 16 000 долларов в месяц на протяжении всего срока опеки – больше, чем он когда-либо зарабатывал. Он стал мультимиллионером, сколотив состояние за это время.

Моя свобода в обмен на сон с детьми – на