Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский

обычно бывает, уже съели, в живых остался он один, он размышляет, как ему отсюда бежать. Потом он, Синдбад, находит огромное яйцо, разбивает его. Заслоняя небо, возвращается к своему гнезду птица Рух. Человек в страхе кричит – или это кричит страшная птица. «Как звали эту женщину из отеля, ну как ее звали? Как же, черт побери, ее звали, я вас спрашиваю! Забыл. Забыл или не спросил? Не помню, скорее всего, не спросил». Фредерик долго и протяжно воет: «У-у-у…»

– Сэр, вы меня слышите, сэр? К вам пришла жена. У вас на встречу с ней есть полчаса. Вы меня слышите, сэр?

Его ведут какими-то бесконечными полутемными коридорами, голова продолжает раскалываться, надо попросить аспирин… Когда эта пытка наконец закончится? Внезапно бьющий из-за двери свет, Анна!

Анна сидит на стуле. Спокойная, скромно, но изысканно одетая, как всегда немыслимо красивая. Правда, круги под глазами выдают, что она пережила за последние двадцать четыре часа. Или это и так заметно – по морщинкам у глаз и в уголках рта?

– Анна! – Фредерик опускается перед женой на колени, утыкается головой ей в живот и в первый раз в жизни плачет.

Даже тогда, в Марракеше на базаре, Рик не плакал, просто потерял сознание, а вот сейчас не выдержал, раскис. Он плачет долго, обильно, так обильно, что женины чесучовые брючки, а затем и трусики промокают; соленая влага, просочившись, жжет ей лобок. Анна поглаживает обеими руками голову непутевого мужа, дает ему выплакаться и молчит.

– Все наладится, все будет хорошо, успокойся, дружок. И уже совсем другим, деловым тоном: – Я уже позвонила двум лучшим адвокатам в Нью-Йорке, пожалуйста, не отвечай ни на какие вопросы без них, слышишь? Все будет тип-топ. Я тебя очень люблю, мой дорогой.

– Я тебя тоже.

«Интересно, когда же Анна успела прилететь? И вообще, как долго я уже здесь…» Фредерик перестает плакать.

Перед тем как позвать в комнату свиданий адвоката или адвокатов, муж и жена обмениваются кое-какими банальностями, ни о птице Рух, ни о царице Савской – ни слова, ни полслова. Молчок.

Разговор ФНЛ с адвокатами в целом неинтересен.

Ниже привожу только самое важное.

Во-первых, необходимо добиться освобождения ФНЛ под залог, чего бы это ни стоило. (Однако номер не прошел: под залог ФНЛ не выпустили, пообещали сделать это через неделю.)

Во-вторых, он должен все отрицать, кроме, конечно, того факта, что он останавливался в номере 2666.

В-третьих, не было никакого секса. Никакого секса, никакого душа. То есть душ он принимал, но секс? За кого вы принимаете нашего клиента? Какое битье – следы на чьем лице? Да господь с вами – эти африканцы в своих диких племенах сами себя по мордасам лупят, иногда так исполосуют – мама родная не узнает. Вы, очевидно, забыли, что наш клиент – генеральный директор международной компании JPS, он кандидат в прези… (нет, о выдвижении на пост президента лучше не упоминать), а вы – о каких-то побоях.

Что еще можно сказать? Ах да, Анна остается в Нью-Йорке, они будут видеться ежедневно. Бесчисленные друзья и поклонники (поклонницы) все как один верят в его невиновность (о господи, да что такое эта самая невиновность, отчего не – виновность?) и желают ему: мужества, мужества и ни на шаг не отступать от своих позиций – прямо линия фронта какая-то; a о наглейшем беспардонном поведением нью-йоркской полиции даже и говорить нечего – просто нет слов. А может быть, это все-таки была провокация? Чья и против кого, значения не имеет, – провокация. Хоть слушок уже и пополз – ничего, задушим на корню.

* * *

Фредерик возвращается в камеру тем же долгим путем, но коридор уже не кажется ему таким темным и бесконечным. В камере он съедает яблоко и обед; без аппетита, но съедает. После обеда ложится на кушетку и думает. О чем? Так и подмывает сказать, что ФНЛ, естественно, думает о том, что его больше всего занимает, – о женщинах.

– Психологически это неверно, – возражает мой молодой ассистент, последним видевший Фредерика Натан-Леви на свободе, Борис Ляпсус, в прошлом сирота из Уфы, а ныне житель Нью-Йорка.

– А может быть, и нет. Ну какой мужик в подобной ситуации, когда все, к чему стремился, в одночасье просрал, извините за выражение, да еще по собственной глупости, будет тут думать о бабах? Даже такой горячий, как ФНЛ.

Возможно, Борис и прав, но внесем маленькую поправку: Фредерик, хотя он, конечно, думает и о женщинах, и о власти (скорее всего, навсегда потерянной), в первую очередь думает о своей жене Анне, с которой он медленно, но верно шел в гору последние десять лет. Рука об руку шел. Анна и Фредерик. Фредерик и Анна. Всегда неразлучны, всегда вместе…

Как он познакомился с Анной Розен? Когда это было? Неужели уже десять лет прошло? А произошло это довольно забавно. Ему было в то время под пятьдесят. Он был уже пару раз женат, делал стремительную, скажем красиво – головокружительную, карьеру. В обществе о нем говорили одобрительно, но не иначе как: «А, это вы о Фредерике, который ни одной юбки не пропустит, да и брюк тоже, если под этими брюками не скрывается шишка. Этот, да! Далеко пойдет, вот увидите!»

В тот вечер Фредерик почему-то остался дома. Он скучал перед телевизором, и поэтому когда позвонил его приятель Марк Моссе́ и предложил пойти на очередную parti[54], устраиваемую Анной Розен, он, не раздумывая, согласился.

Известная своими независимыми взглядами и связями, журналистка Анна Розен считалась тем, что немцы удачно называют Königmacher – творцом королей: не один политик был обязан ей своей карьерой. К тому же Анна была чертовски умна, богата и по-своему красива, ну, может, ростом не вышла и в бедрах была чуть широковата, но кому какое дело, зато какие у нее в салоне встречаются люди, какие висят картины, какое подают там вино!

Богатством Анна была обязана своему деду Майку, а точнее Мойше Розену, возникшему в Нью-Йорке откуда-то из глубин Трансильвании в начале прошлого века. Розен был известным торговцем и собирателем картин, в основном торговцем: никто не умел лучше него (дешевле) купить картину и лучше (дороже) ее перепродать. Нюх старого Розена был воистину легендарен, и поэтому, когда перед самой войной торговец картинами очутился в Париже – его приезд послужил сигналом к действию многим галеристам с Восточного побережья США, в том числе и небезызвестной Пегги Гуггенхайм: нигде в мире в то время нельзя было приобрести за бесценок столько шедевров.

К началу пятидесятых галерея Розена