Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский

Глава четвертая

Кот в сапогах

Сестра нашей героини Малайка мыла туалеты в Администрации города Нью-Йорка. Она работала много, хотя, в отличие от нью-йоркского мэра-бессребреника, делала это не бесплатно, работала она с большим удовольствием, так что уже спустя год она знала практически всех и выучилась безупречно играть на клавишах человеческих слабостей и предрассудков.

Поселив у себя в доме Найтингейл, практичная женщина поняла, что у нее появился дополнительный источник доходов, и, как мы уже говорили, объяснила младшей сестре на пальцах, что и как ей надо делать. Вроде бы совсем ничего: главное, не разевать варежку и действовать решительно.

До случая с ФНЛ все шло как по маслу. И вот на тебе! Упускать такой толстый палец, каковым, по всей видимости, являлся этот влиятельный (а стало быть, и богатый) француз, было бы непростительной глупостью, и делать эту глупость она, Малайка, не намерена да и другим позволять не собиралась. Она нашла для Найтингейл адвоката – брата парикмахера-заики из Гарлема и выпускника Гарварда (стипендиата все того же мэра-бессребреника).

Толстый палец был брошен в кутузку, знакомый прокурор согласился выступить на процессе в роли обвинителя, на очных ставках с насильником Найтингейл плакала, рассказывая о черных насильниках в Африке (без лишних подробностей), и в десяти словах, не путаясь, обрисовала пережитый ею кошмар в номере 2666. Неприятности начались на четвертый день.

В этом месте я должен на минутку прервать рассказ и покаяться. На первых страницах моего дневника, очерчивая круг своих изысканий, я заверил читателя, что с жертвой насилия мне познакомиться не удалось. Это неправда. Прошу прощения. И Найтингейл пусть меня простит. Вообще не знаю – в силах ли мы, гордящиеся своей образованностью, толерантностью, пониманием человеческой натуры, гуманизмом наконец, постичь то темное, не оформившееся, не поддающееся описанию месиво чувств, которое ширится, пухнет, растет и душит изнутри эту женщину, разбуженную Фредериком Натан-Леви? У Фредерика есть его сны, его жена с ее адвокатами, даже возможность от души выругаться есть, а что есть у Найтингейл?

В один из осенних дней я притаился неподалеку от дома, в котором жили сестры, и, подкараулив Найтингейл, предложил ей увидеться с Фредериком; ну если и не увидеться, то, по крайней мере, оказаться очень-очень близко от него. Зная о робости и дикости этой женщины, боявшейся всех, а больше всего своей сестры Малайки, я, честно говоря, не очень рассчитывал на успех. Найтингейл согласилась не раздумывая. Мы доехали на метро до последней остановки, дошли до набережной, и я подвел Найтингейл к месту, где находилась моя лодка. Не говоря ни слова, она с неожиданной для ее комплекции грацией уселась в лодке, завернувшись с головой в тонкую зеленую шаль.

Я завел моторчик, и наша лодка стала медленно набирать скорость, бодро разрезая пурпурные волны Гудзонова залива. Мы плыли мимо небезызвестной статуи Свободы, оставляя позади золото и блеск нижнего Манхэттена в закатных лучах. Честно говоря, нам было не до красот.

Увы! В тот раз нам с Найтингейл не повезло. Подплыв к тюрьме и покружив довольно долго вокруг острова в расчете на оказию, позволившую бы нам проникнуть внутрь здания, мы вынуждены были вернуться несолоно хлебавши в быстро погружающийся в темноту город. Ранние осенние сумерки незаметно перешли в густую тревожную ночь.

Расстались мы с Найтингейл без слов. Что-то в ее взгляде меня обожгло. Я отнес это к переутомлению и ошибся.

На следующий день процесс залихорадило. Найтингейл стала путаться в показаниях, приводила противоречивые факты. Она больше не плакала, а смотрела все куда-то в сторону, не реагируя ни на шикающего адвоката, ни на вопли сестры. Вечером того же дня она попыталась повеситься. Ее зачем-то спасли. С этого момента суд принял решение спустить все на тормозах, процесс приостановить и освободить ФНЛ под залог – большой, но терпимый.

Сдержанная реакция в США, слюни и восторги – во Франции.

А еще через два дня была отменена и эта мера пресечения: в прессу просочились новые сведения: жертва не заслуживает доверия. Оказывается, эта женщина врала с первого дня приезда в нашу слишком доверчивую и благородную страну, врала с низкой целью получить убежище! Никаких насильников и в помине не было – обыкновенная потаскуха! Fuck! (Журналиста заставили извиниться за употребления Ф-слова, хотя он и пытался сослаться на обуревавшие его эмоции. Ничего, бывает.)

Одна любопытная деталь: в прессе ни слова не было сказано о сестре жертвы. Случайно стало известно, что афро-американский парикмахер срочно переехал в Голливуд: наверное, чтобы стричь Юлечку Лопес и Душана Дугласа.

Прошла еще неделя. Судебный процесс был полностью прекращен за отсутствием предмета разбирательства или что-то в этом роде. Проводят пресс-конференцию: все рады, все смеются, облегченно вздыхают и пьют шерри с колой, с лимоном и ледышками. Наша гламурная парочка: Анна и ее Фредерик – в центре внимания фотографов: «Пожалуйста, улыбка! Улыбка налево! Улыбка направо! Скажите “cheese”. Большое спасибо». Прилизанного адвоката все же попросили для фото не светиться – свой гонорар он уже получил, не так ли? Теперь я произношу Ф-слово, и даже без извинений.

В аэропорту, в том же самом, имени Джона Кеннеди (не строить же новый аэропорт по такому случаю), Фредерик сдержанно поблагодарил многочисленных друзей за неоценимую поддержку. Он нежно охватывает Анну, фотографы тут как тут: еще раз, пожалуйста, скажите «cheese».

Наконец можно всем сказать «адье» и сделать ручкой. Прочь, прочь отсюда, без остановки, без оглядки, без пересадки. Направление – Париж. Дома будет лучше!

В самолете, оказавшись впервые за долгое время одни, Анна и Фредерик долго молчали. Вышколенная стюардесса – первый класс все-таки обслуживала – старалась не попадаться на глаза. Когда Фредерик после ужина начал медленно цедить коньяк, Анна вдруг спросила его:

– А почему ты тогда в тюрьме плакал? Ну в Райкерс-Айленд? Из-за президентства, которое ты так позорно просрал, или… ты плакал из-за той бабы… Признавайся, я ведь тебя знаю.

Вместо ответа Фредерик сильно сжал ей руку. Жена не вскрикнула и не переспросила. А чего переспрашивать? «Почему это умные женщины любят задавать вопросы, на которые они прекрасно знают ответ?» Как вы можете догадаться, об этом Фредерик свою жену не спросил, а только подумал, да и то про себя.

* * *

Страстное чувство, бросившее десять лет назад Анну и Фредерика в объятия друг другу, продолжалось почти два года. В Париже заговорили о неразлучной паре – их везде видели только вместе и даже стали называть сиамскими близнецами, что свидетельствовало о начале общественного раздражения: на фига ему, обществу, затянувшаяся гармония, ему подавай скандал, и погромче.