Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

собственное благополучие. Социолог Лео Богарт тоже пишет, что реклама, нацеленная на молодежь, грозит потопить американское общество в море вульгарности[384]. Похоже, что победили Facebook, куклы Bratz[385] и Pinypon[386]. Я, отец двух юных дочерей, не меньше других переживаю из-за меркантилизации молодежи. Но как историк я понимаю, что все это отнюдь не ново. Уже более столетия взрослые рассуждают о влиянии культуры потребления на детство. К тому же прекрасно видно, как взрослые пытались перекроить детство в соответствии с меняющимися культурными ценностями. Именно поэтому, по мнению ряда ученых, оно представляет собой интересное поле для изучения[387]. В этом смысле куклы Bratz победили только потому, что мы сами им это позволили.

Цель этой статьи — показать, что игрушки следует воспринимать как материальные объекты, которым и взрослые, и дети приписывают смыслы. Культура потребления неоднозначна: и взрослым, и детям она способна навязать ограничения и принести освобождение. Игрушки функционируют как узлы на сетке человеческих споров о культурных ценностях. Вслед за Джоном Гиллисом я назвал бы культуру потребления не экономической системой, соединяющей потребителя, производителя и продавца на рынке, а социологическим процессом становления субъекта, тесно связанным с приобретенными объектами. Преимущество такого подхода — в том, что он открывает нам возможность археологического исследования современного мира. Если нам удастся понять не только то, как были сделаны игрушки, но и то, как люди играли с ними, мы сможем выстроить генеалогию ценностей детства. Возможно, это поможет нам упрочить благотворное влияние культуры потребления на жизнь наших детей.

Для проверки своей гипотезы я собираюсь рассмотреть один пример из истории Германской империи (1871–1918), а именно кукол. Сегодня уже никто не вспомнит, что Германская империя (Kaiserreich) славилась когда-то своими игрушками. Именно там в 1900 году располагались компании, контролировавшие 60 % мирового игрушечного рынка. Еще большая доля немецких игрушек — 95 % — приходилась на внутренний рынок. В 1890 году Германия экспортировала игрушек на 27,8 миллиона марок, а через пять лет — на 40 миллионов марок. К 1901 году экспорт достиг отметки 53 миллиона марок, к 1906 году — 70,5 миллиона и к 1911 году — 90,1 миллиона. Накануне Первой мировой войны на долю Германии приходилось 125 из 230 миллионов марок, в которые оценивался весь рынок игрушек. Великобритания и Соединенные Штаты были главным направлениями экспорта Германии с прибылью в 60 миллионов марок, превышающей даже продажи на внутреннем рынке. Франция, Аргентина, Россия и Япония давали еще 10 миллионов совокупного дохода. Куклы были самыми распространенными немецкими игрушками и составляли одну треть от почти стомиллионных продаж после 1910 года[388].

С началом XX века индустрия кукол, самых популярных игрушек, стала полем битвы за идентичность женщин среднего класса. Фабриканты, предприниматели и специалисты в детской психологии стремились представить идеальную женщину искусной домохозяйкой. Другим идеалом женщины, который защищали социальные реформаторы и матернальные феминистки[389], был образ художественно одаренной матери-наставницы, обладающей некими недоступными мужчине культурными навыками. В период после 1900 года матерналистки составляли значительную часть феминистского движения в Соединенных Штатах, Великобритании и Германии[390]. Художницы вроде Кете Крузе и целый ряд ее соотечественниц с помощью кукол заявляли о том, что женщина заслужила быть услышанной в обществе и даже, пожалуй, заслужила право голосовать — ведь именно она выполняла одну из важнейших для нации задач: воспитывала будущих граждан. Надежды матернальных феминисток не были беспочвенными, ведь к тому времени немецкие мужчины уже получили всеобщее избирательное право для участия в парламентских выборах. История этой полемики, развернувшейся в прессе и на полках магазинов, а также ее последствия станут для нас наглядным примером того, как археология материальной культуры помогает понять изменения в системе ценностей, связанных с детством.

Каждая из сторон этого спора вокруг куклы, развернувшегося в Германской империи, предлагала покупателям определенный эстетический идеал. Производители игрушек и фабриканты в своих представлениях о кукле исходили из принципа внешнего правдоподобия: они выпускали кукол, как можно более похожих на живых девочек. Техническое совершенство этих новых кукол было вполне в духе времени. Считалось, что мужчины, наделенные интеллектом, способны определить проблемы общества и найти оптимальные решения, которые обязательно улучшат условия существования человека. Эта модель, вдохновленная эпохой Просвещения, была обращена к потребителям, интеллектуалам и производителям XIX века, с головой погруженным в идею прогресса. В противовес им женщины-художницы и владелицы кукольных предприятий разработали совсем другую кукольную эстетику, в основе которой лежали индивидуальность и простота. Они создали новых, так называемых «реформированных» кукол, отказавшись от единообразия во имя разнообразных возможностей. В то время как фабричные куклы изобиловали сложными реалистическими подробностями, художественные казались намного более абстрактными, но именно они давали детям возможность пофантазировать. Эта более индивидуализированная модель пошатнула эстетику внешнего правдоподобия, но отнюдь не присущие ей ценности.

Предпринятый мной анализ кейса харáктерных кукол в Германской империи подкрепляет недавние открытия, сделанные исследователями куклы и культуры девочек, в частности революционную работу Мириам Форман-Брунелл. Как пишет эта исследовательница, куклы стали тем предметом материальной культуры, вокруг которого развернулась вся критика и споры по поводу детства и материнства. «С одной стороны, — пишет Форман-Брунелл, — мужчины-фабриканты создавали кукол как символы идеализированной семейной женственности, с другой стороны, игрушки, производимые женщинами, воплощали в себе более гибкие представления о мире девочек и мальчиков… мастерицы переприсвоили кукол для своей социальной повестки»[391]. В вильгельмовской Германии ситуация была весьма схожа с описанной, и можно интерпретировать ее таким же образом. А в Америке ситуация была следующей: куклы, которые продавали владелицы предприятий, например Марта Чейз и Роуз О’Нил, бросили вызов культу семейной женственности: его сменила иная модель, прославлявшая женщин как наставниц и матерналистских реформаторок. Схожим образом и в потребительской культуре Германской империи простые, индивидуализированные куклы Крузе и Марион Каулитц стали прекрасной альтернативой искусным механическим куклам с закрывающимися глазами, подвижными руками и ногами и настоящими волосами. Я рискну предположить, что потребительская культура сформировала пространство, в котором немецкие матери могли выступить создательницами культуры, наставницами с уникальными навыками, которых не было у мужчин[392].

В этой историко-культурной ситуации есть один необычный нюанс: именно культура потребления стала основным средством распространения философии матернальных феминисток в Центральной Европе в начале ХХ века. В современных исследованиях эту ветвь идеалистического феминизма называют «относительным»

феминизмом[393]. В его основе — идея о том, что женские права и особые качества жен и матерей не менее ценны, чем мужские, хотя и принадлежат отдельной сфере, не связанной с мужчинами. Приверженность к матернальному феминизму часто сочеталась с увлечением научным материнством