Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

«Пробуждения красавицы» почти идентичен «Празднику Флоры»: зима подходит к концу и все вновь просыпается ото сна, только на этот раз всю зиму проспала не Флора, а Фэримонд[350], которая является Духом всех прекрасных вещей. В отсутствие Фэримонд демоны промышленности и торговли с говорящими именами Обывателюс, Невежус и Проклятус[351] истязают Лондон. Но когда Фэримонд наконец разбужена поцелуем, красота торжествует и появляются пять пар существ, символизирующих пять чувств[352].

Ил. 5.4. Уолтер Крейн. Танец пяти органов чувств в пьесе «Пробуждение красавицы, маскарад Зимы и Весны»

В напечатанном варианте текста маскарада можно найти иллюстрации костюмов этих пар (ил. 5.4).

Крейн сам придумал костюмы и сам нарисовал иллюстрации, так что неудивительно, что они близки по стилю эстетическому платью и напоминают персонажей «Праздника Флоры». Девушка, олицетворяющая прикосновение, похожа на Розу из «Праздника Флоры». На груди у той, что воплощает запах, мы видим переплетение ткани, а ниспадающая с плеч складка Ватто напоминает платье одной из лилий. Платье девушки, представляющей вкус, похоже на платье королевы Флоры; ткань завязана на плечах и ниспадает мантией сзади. У героини, изображающей зрение, — павлиний костюм, напоминающий наряд подсолнуха, только вместо подсолнухов в руках у нее веер, который, как и лиф, выполнен из павлиньих перьев. Перья украшают ее платье и спускаются каскадом по спине. Мужчины, сопровождающие этих дам, одеты в туники и гетры. В их нарядах отразилось увлечение эстетов исторической одеждой, а также рекомендации Крейна по части мужской моды. По его мнению, следовало отказаться от «футляров из черной ткани» и носить богато украшенную одежду[353]. Зная об этом более позднем маскараде, мы можем аналогичным образом интерпретировать как пробуждение и «Маскарад цветов» на «Празднике Флоры». Проснувшись от долгого сна, цветы в прекрасных костюмах собрались на процессию. Они выглядят как отряд эстетов, собирающихся отвоевать сад у демонов торговли и промышленности. Иконографическое прочтение книжки проводит связующую линию между детскими книжками Крейна и его художественной и политической деятельностью. Мы начинаем замечать идеологические смыслы, не очевидные для юных и даже для взрослых читателей «Праздника Флоры». Возможно, некоторые из этих смыслов были скрыты и для самого Крейна, который только спустя десять лет начал работу над более серьезным произведением «Пробуждение красавицы». В итоге такое прочтение только подтверждает потенциальную «невозможность детской художественной литературы»: оно не учитывает возможных результатов детского взаимодействия с книгой.

Постановка «Праздника Флоры» и возможности образного взгляда

Если мы будем исходить исключительно из тех возможностей интерпретации, которые доступны нам в рамках страницы, то есть в пространстве «между» читателем и писателем, то получим иное прочтение «Праздника Флоры». Робин Бернстайн в книге «Возможности детской литературы» рассматривает детские книжки как сценарии для постановки силами читателей. В результате получается представление в форме игры-интерпретации, наподобие того, как дети разыгрывают сюжеты той или иной книжки со своими куклами. Так ребенок получает возможность проиграть текст для себя или даже переработать его[354]. Данная модель одновременно и восстанавливает агентность ребенка, и возвращает «возможность детской литературы». Ведь в деятельной осмысляющей игре ребенок становится автором и создателем истории.

Благодаря чередованию картинок и текста «Праздник и Флоры» и другие произведения Крейна с одушевленными персонажами побуждают читателя именно к такому типу осмысляющей игры. Автор подталкивает читателей разыгрывать свою историю в лицах, ведет к тому, чтобы они сами стали создавать смыслы. Картинки в книжке не просто иллюстрируют текст, а текст не просто описывает картинки. Слово и изображение выступают как два равных, не зависящих друг от друга знака, которые поставлены рядом и имеют схожие смыслы, но все же обладают разным выражением и вызывают разные ассоциации. Таким образом, задача читателя состоит в том, чтобы приспособить эти системы друг к другу, преодолеть разрыв между картинками и словами и разгадать, каким образом из слов, описывающих, к примеру, «величавые лилии» или «лесных господ и дам», возникают эти воображаемые типажи — и, наоборот, как конкретный костюм связан с поэтическим описанием в тексте[355].

Возьмем для примера иллюстрацию «лесных господ и дам». Мы видим цветок с желто-зелеными заостренными листьями. Среди листов зреют багряные бутоны, из которых к осени появятся красные ягоды (ил. 5.2, с. 144). В тексте Крейн говорит о «дрожащем копье», имея в виду бутон, растущий из сердцевины цветка, и о «капюшоне» — желто-зеленых листьях вокруг бутона, которые часто называют защитным капюшоном[356]. Сам текст описания ничем не примечателен, но картинка предлагает читателю дополнительные смыслы. Одежда «господина и дамы» напоминает желто-зеленые листья вокруг цветов. Их туловища, головы, руки и ноги словно обернуты листьями. Остроконечность защитного капюшона воссоздана в заостренных краях их собственных капюшонов, в свисающих проймах, в заостренных углах облегающих манжет, в форме шляпы и туфель господина и в форме листа в руке у дамы, который своими очертаниями напоминает птицу. Лица, руки и ладони в большинстве случаев играют роли бутонов. Впрочем, шляпа и туфли мужчины являют собой более точный вариант листа с бутоном. Кроме того, в руке у мужчины копье, которое, по сути, является увеличенной копией цветка, — настоящее доказательство «дрожащего копья» из текста. Для полноты картины у каждого из персонажей с ремня свисают красные ягоды.

Восторженный читатель отыскивает в цветке его особенности и с удовольствием подмечает, как хитроумно автор превратил их в элементы костюма, убеждается в художественном мастерстве автора и его способности создавать прекрасные образы. Но чтобы получить радость и удовольствие от этих открытий, необходимо применить воображение и сконструировать смыслы. По мере того как читатель будет перескакивать от слова к картинке и обратно, связь между ними будет подстегивать игру его воображения. Таким образом «Праздник Флоры» развивает навык игрового чтения и образного взгляда. Развитие воображения читателя было одной из целей эстетов, сопряженной с созданием прекрасного мира, который станет альтернативой миру промышленному.

В своей интерпретации «Праздника Флоры» мы предполагаем, что книга побуждала читателей включить воображение, таким образом снимая противоречие между воображением и инструктажем, о котором всегда говорили исследования детской викторианской литературы[357]. Более того, попытки Крейна совместить инструктаж с воображением и пользу с игрой вовсе не были необычными в то время. В них отразилось понимание игры, бытовавшее в обществе конца XIX века. В контексте возрастающего интереса к эволюционной теории Чарльза Дарвина и понятию естественного отбора философы пытались понять, в чем заключается функция игры. Ведь если природа сделала игру столь значимой деятельностью, рассуждали они, то значит, она должна служить какой-то важной цели. На пороге