Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

был вопросом дней. Если бы мы действительно разгромили поляков, Бенеш бы, как волчок, вертелся между нами и Парижем»[497]. Ранее (3 сентября 1920 г.) Гиллерсон информировал Чичерина: «Для успешной поддержки поляков достаточно шести европейских дивизий. Венгры готовы выступить». В случае продвижения венгров за пределы своих границ, сообщал он, Чехословакия окажет им сопротивление; «немецкие и чешские социал-демократы в Чехо-Словакии совместно постановили <…> препятствовать всякой поддержке врагов Советской России»[498]. Президент ЧСР Масарик якобы информировал Сталина в начале августа 1920 г. о готовности Чехословакии после освобождения Восточной Галиции отдать Советской России и Подкарпатскую Русь[499]. Но, отметил в 1923 году Чичерин, «мы не использовали настроений Чеш[ского]пра[вительства] 1920 г.» Позднее, в 1924 году, Масарик признался полпреду в Праге К.К. Юреневу: «В 1920 г. я намеревался вступить с Вашим Правительством в переговоры. Я думал поехать в Ригу и там встретиться с кем-либо из ваших ответственных деятелей. Моя поездка в Москву была исключена потому, что она вызвала бы большие неприятности для Чехословакии»[500].

Особую опасность для Польши представлял возможный союз Советской России и Германии, правящие круги которой надеялись использовать планируемое Польшей нападение на советские республики для ревизии Версальского договора. Министр иностранных дел Г. Мюллер не верил, что «планы правительства России выходят за границы Польши», и не исключал, что «победа России над Польшей благоприятно повлияет на наше положение в Верхней Силезии и в Данциге». По мнению министра, руководители Советской России понимают, что «большевистское правительство в Германии будет иметь под собой почву <…> если оно разовьется внутри страны»[501]. Генеральный директор Всеобщей электрической компании В. Ратенау писал президенту Ф. Эберту: «Занимать позицию против большевизма и содействовать его русским противникам нельзя не только ввиду общего внешнеполитического положения, но также ввиду необходимости считаться с общественным мнением в Германии, которое склоняется к мысли о соглашении с Советской Россией <…> Средняя и Восточная Европа являются соседями и экономически взаимно дополняют друг друга, их связывают общие бедствия, а Россию и Германию – общая судьба побежденных»[502]. Эти и другие факторы объясняют изменение политики властей Пруссии в отношении немецкого меньшинства Польши: после подписания мирного договора реэмиграция немцев путем оказания им финансовой помощи стимулировалась, но с конца 1919 г. немцев поощряли остаться в Польше[503]. В январе 1920 г. воевода Поморья сообщал об усилении на западе Польши германской пропаганды, проводимой финансируемыми правительством Пруссии организациями[504].

В связи с предстоящим в июле плебисцитом на юге Восточной и Западной Пруссии возросла активность немецких националистов. «Нашим грознейшим противником является Польша <…> отражающая французские интересы», но достаточной помощи для обороны рейх нам не оказывает, писали газеты Восточной Пруссии[505]. 31 мая министр иностранных дел Германии предложил министру рейхсвера усилить германское военное присутствие в районе плебисцитных округов[506]. Войска туда не вошли, но в Восточной Пруссии находились 18 тысяч военнослужащих и 10 тысяч полицейских, 50 тысяч человек насчитывали отряды гражданской самообороны[507]. Немецкие коммунисты, по информации польского вице-консула в Мариенвердере, создали в Кёнигсберге бюро для записи добровольцев в Красную армию, выступили за разоружение националистов и передачу оружия рабочим, чтобы через плебисцитные территории «открыть дорогу большевикам в Польшу из Восточной Пруссии»[508]. Государственная пограничная полиция Восточной Пруссии информировала МИД Германии о вербовке немецкими коммунистами германских офицеров в Красную армию[509]. Успешный для Германии исход плебисцита предполагал создание местными властями, с санкции Берлина, «Вольного государства Западная Пруссия», отмечала польская пресса[510].

Июльские записи посланника в Каунасе Ф. Шёнберга, сотрудников IV (восточного) отдела МИД Германии и командующего рейхсвером генерала Г. Секта свидетельствуют, что с приближением Красной армии к русско-германской границе 1914 г. идея возврата «области Коридора» или создания из нее буферного государства как преграды против большевизма приобрела зримые очертания[511]. 10 августа обер-президент Восточной Пруссии направил в МИД Германии меморандум, предлагая создать из Западной Пруссии и Данцига буферное государство под британской эгидой. Статс-секретарь МИД Э. Ханиэль ответил: «Расширение “Вольного города Данцига” не соответствует германским интересам»[512], но от создания на востоке Центральной Европы немецких буферных государств как первых шагов по ревизии Версальского договора власти Германии не спешили отказываться.

Внимание же варшавских властей было привлечено не к предстоящему плебисциту, а к восточному фронту. Официоз ППС писал в передовице: «“Освобождаем” Киев, а с Мазуров и Вармии (зоны плебисцита. – В.З.) взывают к нам голоса <…> подневольных поляков». Близкая эндекам газета сообщала, что «Польша не проявила должной энергии в борьбе за Поморье», а кашубы в «польских городах голосовали за немецкий список на выборах в польский Сейм»[513]. Аналогичная ситуация сложилась в преддверии плебисцита: лишь перед голосованием польское правительство пообещало населению плебисцитных округов самоуправление и обязалось не брать оттуда рекрутов для войны с Советской Россией, но польское большинство населения Мазуров голосовало за сохранение своей земли в составе Германии; прямой железнодорожный путь из Варшавы в Данциг был перерезан территорией Восточной Пруссии[514].

Осуществить прямые антипольские акции Германии не позволило ее внутри– и внешнеполитическое положение, поэтому 20 июля она объявила о своем нейтралитете и запрете экспорта и транзита военных материалов, а затем и промышленных товаров в Польшу[515]. Рейхсвер и полиция концентрировались на германо-польской границе, готовился захват польских учреждений в Данциге, в котором движение солидарности пролетариата с Советской Россией направлялось в антипольское русло. Польский Генеральный комиссар в Данциге в своем рапорте МИД от 2 августа предлагал в качестве «выхода из возникшей опасности высадку в Гданьске команд нескольких союзнических военных кораблей»[516]. Депутаты западных воеводств докладывали на заседании СОГ 6 августа: «Варшава <…> не представляет <…> всей опасности, грозящей Польше с запада <…> В пограничных германских поместьях много оружия и солдат»[517].

После перелома военных действий в пользу Польши Ханиэль советовал немцам западных польских воеводств самим принять меры к возврату рейху районов своего проживания. Польское представительство в Берлине так оценило эволюцию планов Германии: ее правящие круги «полагали <…>, что большевизация Королевства Польского и Галиции <…> вызовет добровольный отрыв» от Польши ее западных территорий и «последует повторное соединение» этих земель с Германией, которая обещает им полную автономию. Новый министр иностранных дел Сапега предложил поверенному в делах Польши в Берлине «уклониться от дискуссии на эту тему», но выяснить возможность прекращения саботажа польских поездов с военными материалами «в обмен на уступки в области (германского. – В.З.) транзита через Коридор»[518]. Эти свидетельства, казалось бы, опровергают версию итальянского посланника в Варшаве Ф. Томмазини о намерении Пилсудского при приближении