Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

type="note">[542]. Даже в начале октября РВСР пытался договориться с литовским министром обороны К. Жукасом о свободном проходе частей Красной армии по литовской территории в обмен на советскую помощь Литве оружием и «военспецами»[543]. Но если большевики не достигли военного соглашения с Литвой в период успехов Красной армии, то в условиях ее отступления такая вероятность была нулевая. Вместе с тем, оценивая нейтралитет Литвы, военный начальник ее железных дорог Биронт писал Жукасу в ноябре 1920 г.: «.если бы началось [снова] большевистское наступление, [надо] идти вместе с ними на Варшаву <…> литовцы были поражены глупостью, когда, имея общего с большевиками врага – Польшу, не объединились с ними»[544]. Литовская позиция во многом объяснялась тем, что в результате польско-литовских переговоров, проходивших под наблюдением Лиги наций, 7 октября Литва достигла с Польшей Сувалкского соглашения, по которому демаркационная линия между соседями соответствовала примерно линии Керзона. В результате Вильно и стратегически важная железная дорога Вильно – Лида отходили Литве. Виленский край имел выгодное географическое положение, являясь «природным посредником» между Россией и Западом[545]. Пилсудский – на случай неудачи планируемой польско-литовской унии – заранее подготовил аннексию Виленщины, осуществленную «мятежными» войсками генерала Л. Желиговского 9 октября, накануне вступления соглашения в силу.

На ход советско-польской войны оказал влияние и Врангель, но решающее значение имел Западный фронт. 14 августа Ленин был готов бросить туда предназначенные против Врангеля дивизии. С точки зрения «политической, – писал он Склянскому, – архиважно добить Польшу <…> во что бы то ни стало взять Варшаву в 3–5 дней»[546]. Этим объясняется решение (запоздалое) Кремля о переброске Конармии с Юго-Западного фронта под Варшаву, недооценка роли Южного фронта.

После отступления Красной армии из-под Варшавы Франция, по словам Замойского, активизировала политику «создания центрально-европейского блока <…> против Германии и восстановления антибольшевистской России <…> изменения этой линии (Керзона. – В.З.) в нашу пользу <…> могли бы произойти в результате нашего соглашения <…> с Францией»[547]. По мнению МИД Польши, Врангель согласился бы на границу гораздо восточнее линии Керзона, и Пилсудский пытался сорвать заключение мирного договора с Советской Россией. Но советско-польские переговоры о мире скоро вступили в решающую фазу, поскольку к планам Пилсудского о наступлении вглубь России Антанта отнеслась скептически: «Возрождение России может быть осуществлено <…> путем <…> создания врангелевской России» (из записки Военного совета Антанты с изложением нового плана совместных действий польской армии с армией Врангеля. 6 сентября 1920 г.)[548]. С другой стороны, эндеки в середине октября 1920 г. призывали «по отношению к Врангелю <…> сохранить сугубую осторожность», левые же партии – очистить Польшу от «не только врангелевских, но и петлюровских войск»[549]. В свою очередь, барон просил Францию направить «к нам из Польши и Германии <…> захваченных и перешедших через германскую границу большевиков» и остатки белых армий[550]. Эту помощь Врангелю Пилсудский оказал, но от совместных военных действий уклонился. Большевики к тому времени перешли к реальной политике: «Польше мы делаем большие территориальные уступки, но зато она нам не грозит тем, что мы будем иметь от нее развитие гражданской войны, отрезание хлеба, нефти и т. д. Поэтому Врангель стоит у нас на первом месте, и территориальные уступки Польше не так важны»[551]. 12 октября был подписан прелиминарный советско-польский мирный договор.

Не исключено, что победа Красной армии в советско-польской войне могла привести к пересмотру условий Версальского договора, изменив геополитическую ситуацию в ЦВЕ, что имело бы далеко идущие последствия для стран региона и европейской системы международных отношений в целом. Напомним в связи с этим, что советско-польская война способствовала сплочению левых сил в Германии. Воззвание Всеобщего объединения профсоюзов, СДПГ, НСДПГ и КПГ от 7 августа 1920 г. призывало немецких рабочих «любыми средствами» помешать нарушению нейтралитета Германии[552]. Не только пресса КПГ, но и газеты НСДПГ рассматривали движение «против поддержки Польши Антантой» как начало борьбы «против реакционной политики Франции и отчасти Англии», констатируя: «между Польшей и Россией будет еще много серьезных трений, которые станут ферментом для мировой революции»[553]. Один из лидеров КПГ К. Цеткин описывала Ленину в сентябре 1920 г. впечатление, которое произвели на немецкий пролетариат, «Шейдеманов» и буржуазию появившиеся у германской границы красноармейцы[554]. Но, по словам Чичерина, германские правящие круги не использовали конъюнктуру «нашей борьбы с Польшей»[555]. Они оказались правы, выжидая развития событий. Несомненно, соответствовавшие настроениям части правящих кругов и населения Германии приготовления к войне с Польшей были, но конкретные решения о вмешательстве в советско-польскую войну не принимались. Что касается возможных действий держав Антанты в случае победы Советской России над Польшей и вероятных территориальных изменений в регионе, то напомним о размахе движения «Руки прочь от Советской России!», развернувшегося в июле-августе в западных странах, особенно в Великобритании. Это движение заставило державы Антанты отказаться от прямого вмешательства в войну на стороне Польши.

Не исключено также, что в случае военной победы большевиков и возможного установления в Польше советской власти сформированное последней правительство могло вернуть часть бывших восточных немецких земель Германии в обмен на предоставление Польскому государству финансовой и экономической помощи, различных льгот и уступок. Данная версия представляет собой виртуальный сценарий развития событий, но при наличии серьезной документальной базы она может быть подвергнута критическому анализу. В связи с этим отметим, что существовавший в Белостоке с конца июля до 20-х чисел августа 1920 г. Временный революционный комитет Польши (Польревком)[556] не смог стать правительством даже на занятой Красной армией территории. В то же время эндеки в случае падения Варшавы не исключали возможности формирования нового кабинета министров в Познани без участия пилсудчиков. Но в связи с изменением военно-политической ситуации во второй половине августа в Польше так и не возникло даже элементов двоевластия.

Вопрос о возможном переходе Красной армией западных рубежей Польши также остается предметом дискуссии, если судить не по пропагандистской риторике большевиков, а по действительным намерениям советских руководителей. По крайней мере Иоффе вспоминал в ноябре 1920 г., что в августе Ленин в случае взятия Варшавы не высказывал намерения развивать советское наступление за границами польского государства[557]. Несколько ранее, в октябре, Ленин отметил: «Я против того, чтобы говорить о нашей будущей (или возможной) помощи немцам через Польшу»[558]. Возможно, наиболее прагматичные лидеры большевиков осенью 1920 г. увидели ограниченные возможности революционной геополитики, обнаружив, по мнению ряда отечественных историков, «симптом отрезвления с изменением ситуации и повышением ответственности за сохранение мира на западной границе»[559].

4.2. Советско-польская граница как «санитарный кордон»: геополитические замыслы его создателей и