Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

Антанта стремилась сохранить напряженность в германо-польских и советско-польских отношениях, чтобы оставить в своих руках рычаги давления на страны востока Центральной Европы. Великодержавная политика пилсудчиков облегчала осуществление намерений западных государств. В то же время после подписания Рижского мира начался постепенный переход большевиков к защите интересов Российского государства путем сближения с Германией, что стало крупнейшим провалом версальских миротворцев. Симонс, выступая 21 января 1921 г. в рейхстаге, заявил: «…в принцип своей восточной политики Антанта возвела создание <…> прослойки в виде <…> окраинных государств», препятствующих «обмену между Центральной Европой и Россией <…>. Германия является естественной страной транзита из России на Запад <…> любые меры, которые государства Антанты принимают по отношению к Востоку, если они не привлекают Германию, всегда будут только временными и иллюзорными»[585]. Польша стала барьером между Германией и Россией: в августе 1921 г. министр иностранных дел К. Скирмунт в инструкции польским представительствам за границей подчеркивал, что Польша расположена между двумя врагами и может быть атакована в любой момент[586].

Необходимость сближения Германии и России обосновал с геополитических позиций немецкий ученый К. Хаусхофер: «Неясные внешние границы в Центральной Европе означают регресс» и ведут к отношениям «кондоминиума в <…> жизни <…> пограничного пояса <…> между Внутренней Европой и североазиатским пространством Советов». Регион между Балтийским и Черным морями геополитик назвал «центрально-европейской зоной напряжения» и выделил Польшу в качестве «переходной страны. с исключительно сложными, искусственными границами», заявив о необходимости поиска «германо-польской культурной границы, как и русско-польской». По мнению Хаусхофера, «период геополитического землеустройства <…> не закончился с мировой войной, а начался»[587].

Не связанная решениями Парижской конференции Советская Россия имела определенную свободу рук в регионе. «Версальский договор в его статьях, направленных против Германии <…> можно назвать удушающей петлей палача», – писал советский военный географ А.Е. Снесарев[588]. Влияние среди большевиков сторонников реальной политики, видевших в Германии союзника России, возрастало, но противоречивый характер советско-германских отношений сохранялся, поскольку революционную геополитику сдавать в архив не торопились. Копп писал в октябре 1920 г. Чичерину: «Официальное вовлечение Германии в антибольшевистскую коалицию пока невозможно», но «выступления Коминтерна с призывами к гражданской войне, плохо гармонируют с уверением, что мы намерены заняться сейчас мирным возрождением России <…> ссылки на то, что Коминтерн одно, а Сов[етское] правительство] – совсем другое, выслушиваются только дипломатами, да и то с улыбкой авгуров <…> Это – диалектическое противоречие нашей политики <…> Нужно <…>, чтобы противоречие это обострялось не в моменты нашей наибольшей слабости»[589]. В свете сообщений из Берлина становится понятным ноябрьское письмо Чичерина Иоффе: «Ваш совет о большей активности в Германии в данный момент неисполним. Наше поражение под Варшавой, наше согласие на польский коридор (Восточный. – В.З.)… выступление Зиновьева и Лозовского <…> создало <…> настроение против нас в германских правительственных кругах»[590].

Однако 20 марта 1921 г. предстоял плебисцит в Верхней Силезии, который большевики надеялись использовать в своих интересах. В декабре 1920 г. Копп предлагал Троцкому «не давать Польше окончательного мира до выяснения исхода верхнесилезского голосования <…> Если Красная армия будет у Варшавы в тот момент, когда польская армия будет отступать из коридора и из Познани, судьба белой Польши будет решена безвозвратно». И далее: Сект «убежден в том, что мы воспользуемся польско-германским конфликтом в военном отношении», предлагает России помощь оружием и специалистами, желает провести переговоры для обсуждения практических вопросов[591]. В феврале 1921 г. Иоффе советовал Ленину «доказать Германии, что мы, даже подписывая мир с Польшей, можем оказать ей серьезную поддержку в вопросе в[ерхне]-силезского плебисцита»[592].

Но в начале марта 1921 г. Чичерин заметил Коппу: «Ваша шифровка о надеждах, возлагаемых германским правительством на нас в случае войны между Германией и Польшей, и сообщение <…> об улучшении отношения к нам германского правительства дают <…> странную картину <…> Германское правительство вспоминает, что надо улучшать отношения к нам в тот момент, когда <…> нуждается в нас <…>. Оно смотрит на нас, как на объект использования <…> спокойно смотрит <…> на создание в Берлине монархического центра <…>. Надо наконец порвать с этим безобразным отношением»[593]. 13 марта Чичерин запрашивал Иоффе: «.демонстративное подписание (мирного договора. – В.З.) как раз накануне Силезского плебисцита <…> куплено ли этим решением, что-либо от поляков или же Вы имеете основания опасаться, что отсрочка подписания до момента, когда плебисцит будет окончен, может привести к выставлению поляками новых требований»[594]. После плебисцита советская пресса продолжала критиковать присоединение к Польше части Верхней Силезии, поскольку это «не может. не изменить равновесия между буржуазными странами, находящимися по соседству с Россией»[595].

О сохранении надежды на советизацию Польши до подписания мирного договора свидетельствовали совещания Польского бюро ЦК РКП(б) в январе 1921 г. с участием председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского и И.С. Уншлихта и последующая записка Польбюро в ЦК РКП(б). Поводом к ней послужил приказ РВСР о расформировании польских курсов командного состава и превращении их в польский отдел германских курсов. В записке Польбюро мотивировало необходимость сохранения курсов: «Вопрос о вооруженной борьбе в Польше стоит на очереди дня и необходимо <…> срочно к этому подготовиться». Эти кадры в скором времени потребуются «в интересах революции и борьбы за диктатуру пролетариата в Польше»[596].

Вместе с тем Чичерин в сентябре 1920 г. указал на благоприятные для РСФСР изменения в европейских международных отношениях: «внимание Антанты <…> перенеслось с прежних окраинных государств на государства средней Европы <…>. Однако создание малой Антанты в руках хитрого Бенеша превратилось в орудие противодействия французским влияниям <…> малая Антанта <…> помогает нам, обеспечивая нас от создания против нас новой коалиции в этой части Европы»[597]. Отношения Польши и Чехословакии по-прежнему оставляли желать лучшего. Гиллерсон сообщал Чичерину: «Польские реакционные круги ведут <…> пропаганду в пользу <…> союза Польши с Венгрией <…> указывается на желательность польско-мадьярской границы <…> возвращение Словакии и Карпатской Руси Венгрии». И далее: польская пресса заявляет: «.предпосылкой вступления Польши в малую Антанту является перерешение Тешенского вопроса»[598].

Правда, у НКИД возникли опасения – в связи с начавшимися в ноябре 1920 г. польско-румынскими переговорами – относительно возможного вступления Польши в Малую Антанту. Эти опасения стремился рассеять Гиллерсон: Малую Антанту создали против угрозы венгерского реванша и «как националистический барьер против большевизма “воинствующего”»[599]. Последнюю функцию, по его словам, она перестала выполнять после окончания советско-польской войны. Советский дипломат комментировал: «Чехи <…> утверждают <…> Англия будет буферить всеми славянскими народами между Советской Россией и Европой. А когда придет время комбинировать Гогенцоллернами и Габсбургами <…> союзники <…> вытащат