Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов

По дворянским канонам стремилось перестроить свой быт купечество Томска. «Самые крупные капиталисты Томска имели возможность следовать в образе жизни и в удовлетворении своих социальных и духовных потребностей за местными дворянами и чиновниками. Под воздействием их установок на образ жизни и ее ценности менялся менталитет богатейших купцов. Местная администрация, близкие к ней дворяне, которые не находились на службе, были не лучшими образцами для подражания»[316], – пишет в монографии о томском купечестве В.П. Бойко.

В Томском общественном собрании, посещаемом купцами и чиновниками, игра в карты заняла такое же место, как и в Английском клубе, уступая лишь по накалу страстей и масштабу действующих лиц. Местная пресса окрестила собрание «выпивочно-закусочным-игральным заведением, где игра возведена была в культ», где «библиотечные столы вытесняются зелеными столами для карточных игр»[317]. Один из выводов, который сделал автор этого исследования, подтверждает теорию подражания: «Не была выработана система собственно буржуазных ценностных ориентаций, купечество еще не освободилось от стремления подражать в общественном поведении дворянству в лице местных чиновников; остатки зажиточного крестьянского уклада в жизни купечества были также сильны»[318].

Под стать купцам были и нувориши из разночинной среды, разбогатевшие на биржевых спекуляциях, железнодорожных концессиях и подрядах. Своими причудами они поражали уже насытившееся показной роскошью дворянское общество. Например, один из них «отличился тем, что украсил себя чудовищной часовой цепью, в несколько фунтов золота, усеянной бриллиантами»[319].

Несмотря на возраставшее экономическое могущество купечества, стремление затушевать свои крестьянские корни и влиться в класс «культурного общества», дворянство смотрело на него свысока, как на сословие «аршинников», не имевших благородного происхождения и славного прошлого. В отличие от западного гражданского общества, в русском сословном обществе богатство само по себе не ставило его обладателя на вершину социальной лестницы. Бедный, но благородный дворянин и в своих глазах, и в глазах окружающих занимал более высокое положение, чем богатый купец.

Вот какова была дореформенная оценка купца, по описанию С.Н. Терпигорева: «Где, дескать, тебе до нас. Такой же ты мужик, как и все, только вот синий сюртук носишь, да и пообтесался немного между господами, а посадить обедать с собою вместе все-таки нельзя – в салфетку сморкаешься». Когда же последствия крестьянской реформы ударили господ по карману, они обратились к купцу Полуголышкову с закладом, и последний совершенно преобразился: он деловито осмотрел все хозяйство, ему пришлось подать водочки, положить спать в кабинете и «позвать обедать в столовую, строго-настрого приказавши детям не смеяться, если Подугольников станет сморкаться в салфетку». Итог этого преображения оказался печален и естествен для дворян-помещиков: «Он должен был оказаться именно таким, каким он и вышел, то есть. Подугольников должен был “слопать” нас и слопал».

С приходом «новых бар» поместье совершенно лишилось прежнего культурного облика: «…пятнадцать лет назад у всех владельцев этих Осиповок и Ивановок вы наверно встретили бы и газеты, и журналы, увидели бы и гравюры, услыхали бы и рояль, и спать бы вы легли на чистое белье. Теперь, когда поселились купцы второй гильдии, Подугольников и кабатчик Лупов, кроме вонючей солонины, тешки севрюжьей, водки и позеленелого самовара, вы ничего не найдете. Поэтому я и не думаю, чтобы в данном случае отечественный прогресс что-либо выиграл от такой замены»[320].

Однако, как и в случае с дворянством, можно говорить о постепенном преодолении вторым, третьим купеческим поколением внешнего характера заимствований и стремлении к интеллектуальному саморазвитию. Как отмечал московский купец П.А. Бурышкин, купеческие дети, поселившиеся в бывших дворянских особняках и усадьбах, были не похожи на своих отцов – «культурные, воспитывавшиеся под присмотром гувернеров, получавшие образование в лучших гимназиях, российских или заграничных университетах, отлично говорившие на иностранных языках и внешне мало отличавшиеся от представителей родового дворянства»[321]. «Сказывают, что попойки были господствующим увеселением, и ни одна пирушка не обходилась без драки, – писал И.Т. Калашников, служивший в 1808–1822 годах чиновником в Иркутске. – Впоследствии, когда просвещение более проникло в купеческие семейства, подобные вакханалии окончились, и среди купеческого сословия явились молодые люди весьма образованные и жаждущие науки. Я знал одного из молодых купцов, который любил литературу, много читал и сам писал весьма искусно и приятно»[322].

Итак, к началу XIX века карточная игра утвердилась как досуговая норма, наследовавшая из XVIII века ряд внеигровых значений – связь с высоким социальным статусом и причастность к европеизированной светской культуре, пренебрежительное отношение к деньгам и способам их получения, возможность вольного, праздного времяпрепровождения.

Как это ни парадоксально, но на самом капиталистическом Западе звучали голоса, что приоритет трудовой, будничной сферы над досуговой, праздничной есть аномальное явление. В этом отношении Россия вновь в своей отсталости обнаруживала силу. Французский социалист П. Лафарг в памфлете «Право на праздность» (1905) отмечал, что «рабочие нации» охвачены «неистовой страстью к труду», препятствующей развитию человеческой личности и обуздывающей «благородные страсти». Лафарг призывал за счет ограничения сверхпотребления буржуазии и сокращения экспорта уменьшить для рабочих время труда и увеличить время праздности: «…работать не больше трех часов в день, остальную часть дня и ночи лениться и пировать»[323].

Применительно к XIX веку можно говорить о культурной рефлексии на это явление в форме литературного творчества и об оформлении новых внеигровых значений карточной игры – игра как образ социальной действительности, как модель поведения и как форма литературного языка. Также следует отметить и рационализацию игрового начала в форме биржевой игры.

Воспроизводство дворянского жизненного идеала (включавшего и карточную игру) происходило не только в русском дворянском сословии, но постепенно в различной степени распространялось и на другие слои общества.

В заключение следует добавить несколько слов по поводу культурной миссии русского дворянства. Несмотря на самокритику и критику этого сословия со стороны интеллигенции, обвинения в социальном иждивенчестве и потребительстве, упреки в экономической и политической пассивности, осуждение внешней поверхностной европеизированности, дворянство реабилитируют два очень существенных обстоятельства: именно дворянство стало проводником западноевропейской культуры в русском обществе и именно в рамках дворянской субкультуры и под ее воздействием было выстроено великое здание русской культуры XIX века, во всех ее многообразных проявлениях – от искусства и литературы до образа воспитанного человека.

Да, для дворянства расточительное потребление было приоритетом, но дворянство сделало приоритетными и такие категории развития личности, как высокий уровень образования, культура речи, владение иностранными языками, правила хорошего тона, представления о чести и благородстве. Этот вектор развития, задававший направление для всего общества, был отнюдь не самым худшим и до сих пор остается значимым ориентиром. Именно в дворянской среде сфера досуга