Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь вернемся к Олимпиаде 1980 года и процитируем воспоминания Нины Вусс, организовывавшей выступления Высоцкого, об их совместной поездке на машине на концерт в подмосковные Люберцы 3 июля 1980 года: «В Москве везде объезды: “Скорее бы кончилось…”. Когда объезжали в Олимпийской Москве всякие заграждения, говорит: “Как к похоронам Сталина готовятся…”»[1606] [1607] [1608] [1609].
Еще жестче высказался Высоцкий в разговоре с Эдуардом Володарским: «Мы ехали с ним в машине. Уже шла подготовка к Олимпиаде. Мы остановились на перекрестке. Володька долго смотрел на олимпийские плакаты, потом сплюнул и сказал: “Ух, как я это ненавижу! Как бы им обосрать эту Олимпиаду!”»14^ (приведем еще два его аналогичных высказывания: «Больше с этим сраным телевидением дела иметь не хочу! Удавятся они! И сегодня на “Кинопанораму” не поеду! Пусть сами обходятся! Ничего, покрутятся!»1416; «Он просто балдел от Ташкента, повторял: “Остался же кусочек человеческой жизни в этой сраной стране!”»1^7).
Похожее свидетельство Всеволода Абдулова об отношении Высоцкого к Олимпиаде запечатлел фотограф Дмитрий Чижков: «Москва жила Олимпиадой, город был закрыт для приезжих. В столице в эти дни царил четко установленный и строго оберегаемый порядок.
Спустя несколько недель Сева Абдулов расскажет, что буквально накануне открытия игр они с Володей на машине въезжали в принарядившийся, подрумяненный город. “Севочка! Ну погляди ты, как всё могут вылизать, когда надо! Что бы такое выкинуть, чтобы эту показуху потрясти?!”.
И он потряс…»^18.
Вместе с тем, по словам фотографа Валерия Нисанова: «В год московской Олимпиады ему запретили появляться в олимпийском комитете и выступать в Олимпийской деревне. Володя был очень сильно обижен: “За что меня так? Почему мне нельзя туда ходить?”. Тогда же его запросили на прямую связь космонавты. Он ответил отказом, сославшись на болезнь»[1610] [1611].
И последний штрих к теме — воспоминания режиссера Одесской киностудии Валентина Козачкова: «…летняя встреча была до начала Олимпиады, до 19-го июля. Он спросил: “Ну, как там Одесса?”. Я похохмил: “Строит коммунизм со всеми городами Советского Союза со всеми вытекающими отсюда последствиями”[1612]. Он засмеялся — видно, знал эту хохму. Ну, какие были последствия, когда строили коммунизм? За всем очереди, непрекращающиеся посадки людей»[1613]!
Эти посадки объяснялись стремлением Андропова уничтожить диссидентское движение. По словам бывшего политзаключенного Виктора Давыдова: «Осенью 1979 года Политбюро в процессе подготовки к Олимпиаде приняло решение об очередном “уничтожении диссидентского движения”. Первого ноября — точно по календарю — в Москве арестовали отца Глеба Якунина и Татьяну Великанову. С этого началось то, что диссиденты назвали “предолимпийским погромом”, пошел он и по другим городам»[1614].
Однако началось всё это гораздо раньше. В январе 1979 года голландскому политологу и правозащитнику Роберту ван Ворену позвонил из Москвы диссидент Вячеслав Бахмин и рассказал, «что давление со стороны КГБ постоянно нарастает, что всё больше и больше арестовывают диссидентов, что советское руководство не скрывает своих намерений ликвидировать диссидентское движение. “На вашем месте я приехал бы как можно раньше, — сказал он, — в противном случае, это не будет иметь смысла. Позже вы все будете выдворены из страны”»![1615].
Приехав в Москву, Роберт ван Ворен убедился в справедливости этого прогноза: «Диссиденты получали слишком длительные сроки лагерей (как нам удалось установить позже), в соответствии с планом руководителя КГБ Юрия Андропова. Этот план заключался в том, чтобы, пользуясь ситуацией Олимпийских игр, раз и навсегда покончить с диссидентским движением»[1616]. И далее: «В Москве я столкнулся с более мощной волной арестов, начавшейся в 1979 году и направленной на очищение городов — участников олимпиады от диссидентов еще задолго до того, как в июле 1980 г. начнутся Олимпийские игры. Некоторые из тех, с кем я встречался в начале этой поездки, арестовывались еще до моего отъезда»[1617].
А поскольку власти считали Высоцкого диссидентом, то и ему была уготована такая же судьба, тем более что совсем недавно был разгромлен подпольный альманах «Метрополь», где были напечатаны его стихи: «После разгрома “Метрополя”, - вспоминает писатель Евгений Попов, — Высоцкий вдруг резко исчез. Одна знакомая девица, работавшая на таможне в аэропорту Шереметьево, потом рассказала, что во время истории с альманахом Высоцкого “прихватили”. Он собирался лететь в Париж и забыл задекларировать на таможне кольцо с бриллиантом, которое купил в подарок для Марины Влади. Раньше его вообще не проверяли, а тут будто ждали специально. “Выбирайте, — сказал ему представитель органов, — или статья за провоз бриллианта, или — уходите на дно…”. Вот он и “ушел на дно”»[1618].
Однако в том же 1979 году возникли ижевское, харьковское и минское уголовные дела, связанные с нелегальными концертами Высоцкого: «Все шло нормально, — говорит конферансье Николай Тамразов, — но вдруг стали таскать в милицию всех администраторов. Забрали и нашего Василия Васильевича Кондакова. Володя очень переживал. Он же понимал — советская власть есть советская власть — возьмут, и всё… Кондаков тоже нигде ни одной подписи не ставил, но три человека показали, что он брал деньги, и его арестовали.[1619] Всех связанных с Василием Васильевичем — актеров, администраторов, конферансье — стали вызывать на допросы. Я спросил следователя: “Ну что вы за нас взялись?..”. На что он ответил совершенно открытым текстом: “Да вы нам и на фиг не нужны! Все ваши деньги — мелочь по сравнению с теми суммами, которыми ворочают дельцы в Узбекистане, Казахстане… Думаете, куда деваются хлопок и нефть? Это же миллионы… Но их министры покрывают своих, а ваш Демичев сдал вас, кинул на съедение. Вот и дали нам команду — разобраться. Мы и разбираемся…”»[1620].
Данную картину дополняет импресарио Высоцкого Валерий Янклович: «Володя возвращается в Москву и узнает, что арестованы все организаторы концертов в Ижевске, ведется следствие. Следователи собираются допросить Володю и меня. Он звонит в Сочи: “Приезжай!”. Я бросаю все, срочно вылетаю. Но тут начинаются гастроли Таганки в Тбилиси… <…> Возвращаемся в Москву — это уже конец сентября. Нас с Володей вызывают в Ижевск. Советуемся со знакомым юристом — ехать не ехать. Эта женщина говорит: “Ни в коем случае! Если им надо, то пусть приезжают в Москву”. А в Ижевске уже назначают дату суда. Но юрист повторяет: ехать не надо… Ноябрь, декабрь. Следователи шлют повестки в театр, грозят арестом…»[1621].
