Мартин Скорсезе. Главный «гангстер» Голливуда и его работы - Том Шон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иисус в пустыне, где его искушает дьявол, предстающий в разных обличьях
Съемки в марокканской пустыне были очень трудными
Сцену с Иоанном Крестителем сняли за один день. Чтобы максимально использовать хорошую погоду, сцену распятия снимали в середине работы в течение трех дней при шестидесяти различных настройках камеры — без остановок, без перерывов на обед. Конечно, все было бы невозможно без раскадровок, сделанных Скорсезе. Дефо мог оставаться «там» только в течение двух или трех минут — после этого ему становилось трудно дышать. «Разве что гвоздей у нас не было», — вспоминал позднее Скорсезе. Он снял три версии финала, но так и не смог решить, какими должны быть последние слова Христа. «Это конец»? Слишком в духе Роя Орбисона. «Кончено»? Слишком сексуально. «Закончено»? «Завершено»? В конце концов они решили использовать вариант Казандзакиса: «Свершилось!». Или, как легкомысленно заметил в одном из интервью Скорсезе уже после выхода фильма на экран, «Я сделал это!».
«Кино не было рождено в религиозной практике, — пишет Пол Шредер в своей превосходной книге „Трансцендентальный стиль в кино: Одзу, Брессон, Дрейер“. — Напротив, оно является совершенно профанным детищем капитализма и технологии». Сохраняя только внешнюю сторону людей, а не их внутренний мир, кино приближается к царству духа только актом самоотречения, утверждает Шредер, который считает, что отрешенность в «эстетике скудости», которую преследуют такие режиссеры, как Ясудзиро Одзу и Роберт Брессон — это кинематографический эквивалент власяницы и пепла. Все остальное есть у Сесила Б. Демилля в «Десяти заповедях». Бог создает несколько маленьких вращающихся огненных шаров, которые носятся по экрану, сопровождаемые свистом и некими «ангельскими» песнопениями. Огненные шары постепенно увеличиваются в размерах, затем попадают в клубы дыма, и вот уже — пуф! — и на скрижалях выгравированы заповеди, дарованные Моисею. В этом случае создается такое ощущение, что Господь Бог разделяет свое мастерство и дизайнерский замысел с Владжу Валентино Либераче…
«ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУШЕНИЕ ХРИСТА»
Лучшее в фильме Скорсезе — это чудеса. В его версии событий Иисус (Дефо) съедает яблоко, и пока Иуда (Кейтель) спит, бросает его сердцевину в землю. Раз — и мы уже видим полностью сформировавшееся дерево. Камера задерживается на несколько секунд, а затем действие фильма возобновляется…
То же самое происходит с коброй, львом и огненным столпом — обличьями, которые принимает дьявол, искушая Иисуса. Вот так, одним щелчком ножниц редактора, в фильм проникает самая главная магия кино, а бюджет навязывает Скорсезе свою «эстетику скудости». Толпа, слушающая, как Иисус произносит Нагорную проповедь, — это не более чем небольшая группа людей, которые стоят достаточно близко друг к другу, чтобы ощущать сомнения каждого и, не в последнюю очередь, сомнения самого Иисуса. Кажется, он сам своими речами толкает себя к вере и к действию.
Такова по большей части и структура всего фильма; в нем аргументы погружены в прах и кровь. Для ленты характерны длинные сцены, не всегда понятные зрителю. Конфликт между Иисусом и Иудой возникает еще до начала фильма и никогда четко не очерчивается. Между тем первое, что мы видим на экране, это спор Иисуса с Богом. «Сначала я три месяца постился, — говорит в озвучке Дефо, и мы видим, как Иисус сидит на корточках на голой земле. — Я даже бичевал себя перед сном. Сначала это помогало. Но потом вернулась боль. И голоса…» Таким образом, главный конфликт фильма — внутренний, невидимый, он остается за кадром. Только в финальном эпизоде — том самом последнем искушении, которое дало название фильму, — он обретает нечто похожее на настоящую драматическую форму. Пригвожденный к кресту Иисус создает для себя альтернативный вариант жизни, согласно которому он женится на Марии Магдалине — только для того, чтобы стать свидетелем ее смерти, разграбления Иерусалима и губительного упрека Иуды. Таков финал — столь же мощный и мучительный, как и все в работе режиссера, предвосхищающий блуждание в лабиринте мучений и освобождение, подобное тому, что мы увидим в ленте «Остров проклятых». В фильме Скорсезе есть боль разбитого сердца и сожаление, которые приходят к людям, слишком поздно осознавшим, что за простотой обыденной жизни скрываются тайные чудеса.
«Возникали вопросы, которые нужно было решать на месте. Как апостол подходит к Иисусу и что-то спрашивает? Я не знаю этого. И я должен был все это решать».
Иисус и апостолы входят в Иерусалим
Выход фильма на экраны сопровождался демонстрациями протеста и обвинениями в богохульстве, исходившими от крайне правых христианских групп. Лента не имела кассового успеха, собрав всего 8 млн долларов. «Тут я ничего не мог сказать или сделать, — отмечал Скорсезе. — В конце концов, я думаю, что „Последнее искушение“ вышло из-под контроля, потому что я наивно полагал, что должен был совершить вместе с фильмом какое-то духовное паломничество. Но, возможно, для такого рода действий это был не самый правильный подход — иметь дело с Иисусом как с человеком, его плотью, физичностью». Похоже, что Скорсезе так долго снимал фильмы о спасителях (Чарли в картине «Злые улицы», Трэвис Бикл в «Таксисте»), используя свой католицизм как подтекст, как тень, что когда он оказался на открытом воздухе под жгучим марокканским солнцем, этот подтекст иссох и умер. «Последнее искушение Христа» является хорошим аргументом против жестких вариантов теории авторского видения. Иногда режиссерам лучше силой удерживать себя от реализации увлекших их проектов. Стивену Спилбергу не нужно было делать «Капитана Крюка», ибо он уже показал себя Питером Пэном в фильме «Инопланетянин». Дэвиду Кроненбергу не нужно было готовить «Обед нагишом» — слишком очевидно полное совпадение ленты с одноименной полуавтобиографической книгой Уильяма С. Берроуза. В данном случае режиссер и автор просто взаимно уничтожили друг друга.
