Невидимая Россия - Василий Алексеев

Григорий радовался, что ему, наконец, удалось согреться. После того, как вчера утром, вместо того, чтобы начать привычно рассчитанный день, он неожиданно очутился в этапе, наскоро набранном из работников управления и немедленно брошенном на ликвидацию прорыва в одно из лесозаготовительных отделений, Григорий не ел ничего горячего. День он пролежал без движения, зажатый между тремя товарищами, с трудом втиснутыми на одну из трех полок «купэ» арестантского вагона. Ночь просидел на вещах в нетопленном бараке у лесопильного завода. Утром управленческий этап дополнили уголовниками, переброшенными из других отделений. Несколько сот человек выстроили на площадке перед заводом. Начальник конвоя принял заключенных по списку и раздал по вобле и фунту хлеба. После этого откуда-то появился юркий человечек в черном романовском полушубке. Человечек пробежал бегающими глазками по строю и приказал крестьянам и возчикам отойти в сторону. — Снабженец, — с презрением подумал Григорий, — наверно из проворовавшихся кооператоров. Григорий заметил, что в отобранную группу попало много уголовников и внутренне позлорадствовал, предвидя чем это должно кончиться. Самоуверенный снабженец ничего не заметил и увел куда-то отобранную группу. Григорий мерз, стараясь согреться тем, что хлопал рукой об руку и прыгал на месте. Вскоре ушедшие вернулись, ведя тощих, заросших длинной шерстью лошадей. Несколько человек подвезли упряжь и новые, неезженные сани. Крестьяне быстро подобрали упряжь, выбрали сани и бесшумно запрягли. Уголовники кричали, ругались, били лошадей и «психовали». Григорий видел как молодой, испитой парень городского вида отморозил голые руки, взнуздывая лошадь. Пальцы сначала побелели, а когда парень стал растирать их о бушлат, покрылись большими, пухлыми волдырями. На запряжку и погрузку ушел целый день и только теперь, когда было уже совсем темно, обоз стал выезжать на лед, готовясь к ночному переходу. Куда и по какой дороге идет этап, никто из заключенных не знал. Григорий, выйдя вслед за санями, увидел впереди яркий свет, пошел к нему и вот теперь переминался с ноги на ногу, наслаждаясь жаром, пышущим от костра. Раздался легкий хруст снега, и к Григорию подошел Николай. Встретились они совершенно неожиданно еще накануне. Николай был присоединен к управленческому этапу вместе с уголовниками. С момента приезда в лагерь он работал всё время на общих работах.

— А я тебя никак найти не мог! Грейся скорее: целую ночь шагать придется, — сказал Григорий, почувствовав, что появление Николая его ободрило и обрадовало.

Николай протянул руки к огню. Красные блики костра делали его узкое лицо менее бледным, чем обыкновенно.

— А не плохо бы сейчас, вместо ночного перехода, вернуться в барак да и лечь спать, — стараясь шутить, сказал Григорий и покосился на укрытое тьмой озеро.

— Ничего не поделаешь — поработал на блатной работе и хватит! — ответил Николай, отходя от костра. — Пойдем, не советую слишком разогреваться: потом хуже мерзнуть будем.

На озере зашуршали полозья, захрапели лошади и мимо костра поплыли тени саней, высоко нагруженных сеном. Расходящиеся вширь берега совершенно потерялись в густом сумраке. Облака рассеялись, лучи ярких звезд казались хрупкими и колючими. По твердому насту ветер гнал сухие, рассыпчатые крупинки снега. Николай шагал ровно и широко.

Идет как хороший спортсмен на дальнюю дистанцию! — подумал с непонятной досадой Григорий. — Экие звезды пронзительные — так в глаза и лезут! Бесконечные миры… как это так конца нет? А если представить себе конец? — Нет, это еще хуже? Сейчас думать об этом было особенно мучительно — сил оставалось совсем мало.

Самое лучшее вообще ни о чем не думать! Григорий постарался идти в ногу с Николаем. — А как он всё это переживает?

Звезды продолжали колоть сердце, врывались в душу и поднимали какую-то предсмертную тоску.

— Ну как, Коля, устал? — не выдержал, наконец, Григорий.

— Пока ничего, иду… — равнодушно ответил полный чем-то своим Николай.

Досада вновь поднялась в душе Григория и от этого на мгновение стало легче. Григорий и Николай шли почти одни: передовые стрелки уехали далеко на возах с сеном, остальной обоз растянулся по всему озеру.

— Сволочи, даже не охраняют — знают, что всё равно бежать некуда! — проворчал Григорий.

— По целине не уйдешь, а в каждой деревне опер-пост, — деловито заметил Николай.

— Если бежать, то только заграницу. — Григорий выжидательно посмотрел на Николая. — У тебя там, небось, родные есть?

— Есть. Только делать нам с тобой там нечего. Выражение «нам с тобой» странно резануло Григория.

— Что же, в лагере по-твоему лучше? — спросил он недоверчиво.

— В лагере труднее, но зато со своим народом… я верю в то, что горе очищает как отдельного человека, так и целый народ. Эти страдания даром не пройдут.

— Если мы к тому времени не подохнем! — зло ответил Григорий.

— Ты это вроде кающегося дворянина! — добавил он после минутного молчания.

— Другого выхода нет! — в голосе Николая, наконец, зазвучала едва уловимая нотка недоброжелательства. — Абсолютное зло большевизма можно победить, только опираясь на абсолютное добро, т. е. на Бога, а к Богу, после того, что было, нельзя вернуться без покаяния.

— Дожидайся, пока шпана или чекисты покаятся! Тысячи две лет пройдет… — Спор возбуждал Григория и давал возможность не оставаться одному со своими мыслями.

— А потом, скажи, кому, например, я какое зло причинил, чтобы мне каяться? Властью недоволен… так ведь большевизм зло, а борьба со злом не может быть ничем иным, кроме добра, с точки зрения твоего Бога!

Николай вдруг замедлил шаг и внимательно посмотрел на Григория.

— Перед властью ты, наверно, не виноват, а вот себя мучаешь понапрасну!

— А почему ты думаешь, что я себя мучаю? — вспылил Григорий.

— Не ты первый, не ты последний — продолжал Николай, — я тоже прошел через те же сомнения. Ты человек умный и волевой, только одной волей тут ничего не поделаешь. Наоборот, воля тебя и сбивает с настоящего пути. Мы ведь в лагере как бы наполовину умершие, а после смерти жить тем, чем на земле живут, нельзя — тут никакие отгораживания и упрямства не помогут, от них только больнее будет. Смириться надо. Ты бы уже давно нашел Бога и веру, если бы не гордился своею силой.

Григорий молчал. Его поразил не столько смысл слов Николая, сколько факт, что Николай разгадал так хорошо скрытый в нем душевный кризис, хоть и объяснил его странно и неубедительно. Вместе с тем, Григорий чувствовал, что борьба с сомнениями, такая привычная в условиях размеренной жизни управления, становится ему не под силу в этапе, среди пустого, холодного озера, когда от всего размеренного дня остался только ритм хрустевшего под ногами снега.

— Еще месяца два назад я был назначен на этап во вновь открывающийся лагерный пункт, — заговорил опять Николай, — но этап почему-то отменили и я застрял на Май Губе в пересыльном пункте. Послали меня на работу, на кухню — в изолятор на озере, на маленький остров, номер три. В изоляторе, кроме всегдашних урок и шпаны, сидели Федоровцы. — Помнишь, мы об них еще на воле немного слышали. Это что-то вроде секты. В бывшей Воронежской губернии ряд деревень объявили себя противниками советской власти, как власти антихристовой, нашили на одежду кресты, налоги платить отказались и с коммунистами не разговаривали. Конечно, их разгромили: многих сразу расстреляли, многих отправили в концлагеря. На острове номер три их сидело человек десять за отказ от работы. Не будем, говорят, работать для безбожной власти. Пробовали их не кормить — не помогает. В ямы сажали, а они псалмы поют. Один раз утром, только что мы с поваром начали картошку чистить, слышим шум. Подошли к окну, видим — во двор изолятора вывели Федоровцев, как были — в крестьянской одежде с белыми матерчатыми крестами. Выстроили… Отводят одного и в затылок из нагана… Остальные стали на колени и запели «Отче наш». Чекисты подбежали, наганами машут и что-то кричат, а Федоровцы никакого внимания — поют… Взяли тогда другого, оттащили в сторону и тоже в затылок… Так всех десять человек по очереди и кончили… Ни один пощады не запросил. Нет, я в свой народ верю! — с убеждением закончил Николай.

Кто их знает? — думал Григорий о Федоровцах и Николае, — действительно, вера дает им какую-то опору, какое-то преимущество… эх, добраться бы до лагеря поскорее!

На дороге замаячили идущие тени. Григорий и Николай нагнали стрелка и двух стариков-счетоводов будущего лагеря с санками, нагруженными вещами.

Все пятеро молча пошли вместе. Стрелок шагал, не обращая внимания на заключенных, видимо поглощенный только мыслью о ночлеге. Впереди вспыхнул огонек: неужели лагерь? Все невольно прибавили шагу. Огонь пропал также неожиданно, как появился, а минут через двадцать загорелся снова, но уже дальше, потом пропал опять. Пройдя километра два, путники увидели на снегу черное пятно и остатки обгорелого сена.