Невидимая Россия - Василий Алексеев

— Большинство украинских крестьян настроено иначе, — заметил Григорий, — у них, главным образом, сельская интеллигенция и часть молодежи за отделение. Масса народа пойдет за нами. Самое главное — свергнуть большевиков и наладить нормальную жизнь. Когда в стране такое правительство, как у нас, с горя за любыми сепаратистами пойдешь.

— Меня сейчас другое интересует — как закрепить связь с теми, кого отбирать будем. Тут ведь целые организации есть. У нас в бараке, например, несколько профессоров и научных работников из Ленинграда сидят по делу «Воскресения». Говорят сами, что собирались для религиозно-философских бесед… Вроде тебя, — улыбнулся Григорий. Народ они не очень оперативный, но в будущем пригодиться могут.

— А в самом лагере, по-твоему, нельзя устроить что-нибудь вроде восстания? — спросил Павел. — Например, разоружить охрану и уйти в Финляндию.

— Пробовали уже! — ответил Григорий, невольно оглядываясь. — Тут у меня есть один белый офицер, — человек совсем наш. Он случайно уцелел после одной такой попытки. Года два назад на острове один из заключенных, граф Сиверс, создал большую организацию, — человек в триста или больше. Хотели захватить пароходы и уйти заграницу… Всех расстреляли, как полагается, почти накануне выступления. Самого Сиверса перед расстрелом привезли сюда — всё допрашивали. У них и на материке отделения были. Мучили его, говорят, здорово, но он никого не выдал. Прикончили его месяца через два где-то на берегу залива. Ночью четверо заключенных подлезли под проволоку и похоронили его, а священники заочно отпели, тоже всё потихоньку… Секретная часть теперь следит вдвое строже, а агентуры среди заключенных столько же, как и на воле. Мы с этим же офицером, который мне о Сиверсе рассказывал, одного такого несчастного спасли. Хороший парень, заведывал автобазой. Его по долгу службы обязали в секретную часть ходить докладывать, что нет никакого вредительства, а потом хотели заставить вообще агентом сделаться. Самое главное — человеку осталось до освобождения два месяца, а ему грозят новым сроком. Вечером вызовет его уполномоченный… Придет — весь черный, а тут мы его в работу по очереди. Говорим: держись, срока, может быть, и не дадут, а сдашься, сам жить не захочешь.

— Это как с моим Анатолием — я ведь тебе рассказывал.

Павел почувствовал озноб, пробежавший по спине.

— Как с твоим Анатолием, только кончилось благополучнее: выдержал наш механик, до последнего дня мучили, но срока не дали и освободили день в день.

— Так как же, всё-таки, какой метод выработаем? — постарался стряхнуть с себя тяжелое, гнетущее чувство Павел.

— Надо думать, а пока делать то, что на воле: подбирать людей, — встал с камня Григорий. — Надо наметить вместе побольше разных адресов, чтобы не давать всем один и тот же. Пускай из отобранных останется потом один процент, всё равно пригодится. Не сидеть же сложа руки.

— А как Миша Каблучков, Сергей Иванович и твой спортсмен, ничего о них не слышал? — спросил Павел.

— Сестра писала иносказательно, что все наши живы. Наверно, разбросаны по разным отделениям, ведь узнать о ком-нибудь в наших условиях очень трудно.

Северная долгая весна неуверенно продвигалась к полярному кругу. Море вскрылось, но с него постоянно дул пронзительный холодный ветер. Сосны и ели стали зеленее, кое-где из-под стаявшего льда показались зеленые мхи. Всё это было какое-то не живое, не настоящее, плюшевое. В сердце просыпалась острая щемящая тоска по настоящей, родной, русской весне, по бурным говорливым ручьям, по теплому, ласковому ветру, по щебету птиц, по всему грому и треску, сопровождающему уход зимы. Только небо радовало глаз, хотя и оно было каким-то слишком торжественным, холодным, хрустальным. Солнце светило долго, грело мало, и всё-таки Павел чувствовал прилив сил и энергии. Он выработал строгий ритм жизни, как и Григорий, тоже не терял ни одной минуты даром, но в этой постоянной напряженности он находил больше внутреннего смысла, больше радости и удовлетворения.

При управлении была неплохая библиотека и книг для чтения было достаточно. Конечно, если отсидеть пять лет даже в таких условиях, можно выйти на волю искалеченным. При этом Павел всегда думал об оставленном в лесу Алеше. Один раз Павлу принесли письмо от Наталии Михайловны. Сашина сестра писала, что Михаила Михайловича на три года сослали в Сибирь, но она больше обеспокоена судьбой Алеши, от которого нет никаких вестей. Павел предпринял всё возможное, чтобы найти Алешу. При управлении был специальный учетно-распределительный отдел, отмечавший по картотекам все передвижения заключенных. Учетно-распределительный отдел представлял запретную зону для осужденных по контрреволюционным статьям: там работали кадровые чекисты и уголовники. С большим трудом Павлу удалось найти там заключенного, осужденного за растрату, после долгих уговариваний согласившегося навести по картотекам справку о местонахождении Алеши. Через два дня он зашел в барак к Павлу и, отозвав его в сторону, сообщил:

— Последняя отметка уже месячной давности указывает лагпункт «Петров Ям» — там, где были и вы, но, насколько мне известно, лагпункт был открыт только на зимний период и теперь уже должен быть уничтожен.

Ночью Павел не мог заснуть.

Надо во что бы то ни стало вытянуть Алешу в Кемь. Он может быть прекрасным чертежником. Надо предпринять всё возможное. У Григория в мастерской собираются взять нового счетовода. Кого еще попросить? В конце концов, я могу перейти на другое место и попросить Самсонова выписать Алешу. Самое главное выбиться из общей массы. Попадешь в управление — будешь спасен. Павел так и заснул — всё время выдумывая способ спасения Алеши. — Хуже всего, что он может настолько ослабеть, что не будет пригоден ни к какой работе, и тогда конец… — было последней мыслью Павла.

Павел получил невероятный «блат» и право искать Алешу по всем лагерным пунктам, но Алеши нигде не было. Павел в отчаянии ходил из барака в барак. Кругом была шпана — она лежала на нарах, под нарами, устилала пол сплошной массой копошившихся, как змеи, тел. Когда Павел проходил мимо, они ругались, высовывали языки и хватали его за ноги, но Павел шел дальше и дальше, не обращая внимания на оскорбления, всех распрашивая.

— Говоришь, глаза черные? Ха, ха, ха… Глаза черные! Так он их мыть пошел… ха, ха, ха… Уголовников не трогало, что Алеша ослабел, болен и может каждую минуту умереть; они сами были слабые, больные и умирали. Они умирали на глазах у Павла, обращаясь в бесконечные ряды черных бревен. На бревнах стояли клейма «Экспорт». Бревна шли заграницу по дешевой цене. Они были дешевы потому, что делались из трупов заключенных. Дешевые товары охотно покупались. Некоторые бревна еще были в лесу. Алеша стоял среди сугробов снега и зябко ежился.

— Если ты не будешь работать, замерзнешь еще хуже, — сказал Павел.

Алеша не повернул головы и продолжал стоять, опираясь на кол и смотря куда-то в сторону. Виден был только обострившийся, как у покойника, профиль, обросший жесткой черной щетиной, четко выделявшийся на фоне снега.

Волосы растут и после того, как человек умрет. Может быть он уже умер! Алеша стал расти, расти и превратился в громадное черное бревно.

Его тоже отправят на экспорт? Надо найти хоть труп! Да, у меня теперь очень большие знакомства, я могу его выписать в Кемь.

Павел опять ходил по баракам. Нет, он еще не умер, но каждую минуту может умереть… Кругом опять кривлялись и хохотали уголовники.

— Вот в этом бараке, на верхних нарах — он уже два дня не ел, месяц не умывался, но температуры у него нет и ему не дают освобождения от работы. Еще не поздно!

Павел рванулся к нарам. В бараке было полутемно, и Павел не сразу нашел кучу грязных вонючих лохмотьев. Под лохмотьями были ноги.

— Это он! — сказал кто-то рядом, — я знаю, это Алеша Желтухин.

Радость, смешанная с острой жалостью, охватила Павла. Он встал на нижние нары, ухватился одной рукой за столб, по которому влезали наверх, и, погрузив руку в кучу лохмотьев, дотронулся до худого, истощенного тела Алеши.

— Это ты, Алеша, я могу тебя взять в Кемь, ты спасен! Проснись!

Тело зашевелилось и из лохмотьев поднялось чье-то лицо. Павел с ужасом отпрянул — вместо худых бледных щек и громадных ласковых глаз, перед ним было одутловатое, безразличное лицо опухшего от голода уголовника.

Хриплый голос выругался.

Господи, во что он превратился. Поздно, это уже не он!

Павел проснулся и перевернулся с левого бока на спину. Как хорошо, что это только сон! — подумал он.

Павел встретил возле своего барака бывшего старшего рабочего биржи Кузикова. Кузиков был на том же лагпункте, где работали Павел и Алеша до вызова Павла в Кемь. Павел страшно обрадовался.