Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

Комиссия не приступила ещё к персикам и ананасам, а в конце аллеи уже разгорелся скандал.

Старый пенсионер, растерявший почти всю память, но оставшийся при этом в здравом уме, заслышав скрежет пил и стук топоров, вышел на эти странные звуки и увидел, как солдаты пытаются срубить и спилить многовековые дубы, к которым он привык, как привыкают к чему-то родному и близкому. Не теряя дорогого времени, он забежал в телефонную будку и набрал не сложный для его памяти номер 01. Сбиваясь, захлёбываясь, сообщил, что в военном городке «горят» екатерининские дубы. Пожарники с сиренами примчались в городок, матюгнулись и уехали досыпать в депо. Пенсионер помнил ещё один номер — 02. Милиция, поняв, что никого не убили и не ограбили, хотела тут же послать пенсионера куда подальше, но смилостивилась и позвонила в Природоохрану. Соскучившиеся по настоящему делу, те примчались тут же. Отняли у солдат тупые топоры, кривозубые ржавые пилы и составили акт, по которому военные должны выплатить в казну государства штраф, на который можно купить два новеньких танка с кондиционерами и отсосом пороховых газов или один самолёт с бомбами. Обглоданные тупыми топорами два начальных дуба, посаженных по приказу графа Потёмкина в честь императрицы Екатерины II, стоят до сих пор как свидетели безоглядной командирской исполнительности.

А командира не спас и обильный обед с ананасами, заказанный им для комиссии. Он уехал туда, где «птицы не поют, деревья не растут», и, следовательно, навредить природе, как бы ему ни хотелось, у него там не получится.

Бог с ними, с этими курилками, туалетами и дубами, это ли важно. От этого никто не застрахован.

На вертолёте, потерпевшем катастрофу, выключились одновременно оба двигателя. Высота полёта была небольшой, времени на размышление экипажу практически не было, к тому же чёрная ночь, холмистая поверхность. О том, что были выключены двигатели перед падением, можно было безошибочно судить по положению их агрегатов и состоянию лопаток турбин и компрессоров. Свои наблюдения я сообщил Главному инженеру Воздушной Армии — полковнику Козьмину.

— Хорошо, — сказал он, — смотри дальше. Никому ничего не говори, слушай, что говорят эти, — кивнул он в сторону шушукающихся маповцев.

Вскоре мне втемяшилась мысль, что экипаж сам погубил себя. И с этих пор, чтобы я ни делал, чтобы не анализировал, эту мысль не мог никак отогнать от себя.

Да и говорить об этом, не имея неопровержимых данных, тоже было абсурдом. Хотя и были в плане работы версии с отказом топливной системы, ошибками лётного состава, но их надо проверять, доказывать или отвергать, и не словами, а фактами.

У меня же пока сходилось несколько параметров. Вертолёт упал через двадцать две минуты — это время работы двигателей на топливе расходного бака. Почему бак не пополнялся топливом? Отказ топливной системы вертолёта или ошибки экипажа? Отказов таких я не знаю, а вот что экипажи забывают вовремя включать перекачивающие насосы — мне это знакомо: у нас только в полку было несколько случаев. И я, боясь показаться глупым, всё же доложил о своих сомнениях полковнику Козьмину.

— Почему они их не включают? — спросил он меня.

— Такое бывает, когда запускают двигатели от бортовых аккумуляторов. Тогда все лишние потребители выключаются. А потом, после запуска, выполняются уже другие операции, а о первых, которые должны быть выполнены, забывается, — пояснил я свою точку зрения.

В конце дня председатель комиссии заслушивал рабочие группы. Я и предположить не мог, что при присутствии самого Главного инженера вытянут к доске совсем неопытного в деле расследования происшествий капитана.

«Что говорить? Что знаю, что думаю, то и скажу, — решил я. — Все должны говорить то, что думают, а потом уже, в споре, найдётся истина».

Мой доклад очень понравился маповцам, и настолько же не понравился моему начальнику. Как потом понял, я выступил в роли пятой колонны наших противников — воспринимался своими, как защитник, забивающий в ответственном матче голы в собственные ворота.

— Ты думаешь, что говоришь? — прошипел зло мой начальник. Полковник же ВВС, глядя на меня, усмехался.

Это немного приободрило, я подумал: «Наверное, и он когда-то, как я сейчас, допустил ляпсус, а теперь вспомнил и в душе посмеялся».

Уважаемый мною полковник ВВС, да и не только мною (грех не назвать его фамилию, таких людей нечасто я встречал), Панов Николай Николаевич выступил последним, умело расставив все точки и акценты. Не скрывая своих суждений и не таясь, разбивал или оставлял жить гипотезы и утверждения, и всё это аргументировано, логично, достойно. Я же думал, слушая Панова, какой я никудышный специалист, поделом будет, если перечеркнут приказ о моём назначении в штаб Армии.

Пожалели, видать, оставили.

Причину же катастрофы записали в акте как предположительная, а связана якобы с отказом топливной системы вертолёта. В рекомендациях заводу и конструктору было предложено внести ряд важных доработок и изменений, исключающих подобные случаи. В короткий срок эти рекомендации были внедрены в производство.

В катастрофе погиб молодой борттехник, а той же ночью у него родился сын. Жизнь продолжается.

От лётной группы армии был в комиссии полковник Величко Николай Петрович, в прошлом лётчик самолёта Ил-28. Когда стране оказались не нужными эти и другие самолёты, лётчиков и техников куда только не запихивали. Многих направили в ракетные войска, кто-то ушёл в прокуратуру, тылы, политотделы. Величко направили в вертолётную авиацию, постепенно завоёвывавшую позиции под небом. До того он побывал в одной из Арабских стран в качестве советника, и рассказал, как там разбирают лётные происшествия.

«Командира полка я видел за два года раза четыре. Приезжал он в полк на шикарном «мерседесе», на шее у него тонкий газовый шарф, куртка из тончайшей кожи, — говорил Величко, пуская сигаретный дымок в ясное небо. — Задерживался в гарнизоне на час, не более. Однажды вышел покурить, и прямо у меня над головой промчалась четвёрка «мигарей». Не успел додумать до конца, как это опасно, раздались четыре взрыва. Вся четвёрка врезалась в скалы. Приехал командир, помощник доложил о случившемся. «Аллах дал, Аллах забрал!» — ответил командир, и тут же уехал обратно. Вот и всё разбирательство!»

С Николаем Петровичем мы несколько лет вместе мотались по отдалённым гарнизонам, где стояли наши вертолётные эскадрильи и отряды. Исключительно деловой и уравновешенный был офицер! Он никогда никого не распекал, хотя порой и было за что. Его малейшее замечание воспринималось подчинёнными как тяжкое наказание. Авторитет его в войсках был высок, уважали его и генералы, такое не часто бывало с кем-то ещё. Потом он перевёлся во Львов…

Прибыв в