Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

корнями вековые деревья, валило столбы, срывало крыши. Было страшно смотреть на эту разнузданность природы. По тревоге мы выехали на аэродром, но ничем помочь вертолётам не могли. Люди были бессильны что-то изменить. А природа на глазах у нас расправлялась с вертолётами, как хотела: выворачивала лопасти, била их концами о землю, раскатывала по полю контейнеры. Все гражданские самолёты АН-2 (не менее десятка) сорвало со швартовок: кувыркаясь, они катились в степь. Один из них влез в брюхо нашего большого вертолёта Ми-6, разрубив его пополам. Строго по линии лежали бетонные столбы электропередач. Утром всё утихло, и если бы не картина вселенского погрома, то, казалось бы, лучшего места на земле и нет. Солнышко, тишь, благодать. На метеостанции сказали, что стрелка «ветродуя» зашкаливала. А шкала рассчитана на 50 метров в секунду или 180 километров в час. Значит, буря неслась с ещё большей скоростью.

Тогда стихия вывела из строя все вертолёты, о чём было доложено в Москву. Приехали специалисты из НИИ, завода-изготовителя, ВВС, принято однозначное решение: заменить лопасти на всех вертолётах. В течение месяца со всех складов и частей союза свозились лопасти в Джамбул.

Этот полк стал мне родным и близким. На всех учениях, важных работах, я был там. Там застало меня известие о смерти моей мамы. Только что я был у них во время отпуска, видел, что мама больна, но мысли такой не допускал, что через месяц её не станет.

Мой командир, генерал Козьмин, проявил тогда «отеческую» заботу о своём подчинённом. Единственными его словами были, когда он, подписывал отпускной на полагающиеся десять суток: «Здесь не десять, а одиннадцать суток!» Посчитав ещё раз, убедился, что десять, и сунул небрежно отпускной на край стола. Скованный обязанностями подчинённого солдата, я не мог даже сказать ему, что он сволочь.

Я был бы неправ, обвиняя генерала в чёрствости и невнимании вообще. Возился же он как с дитём, малым и неразумным, с сынком своего московского начальника — Серёжей, служить которого отправил папаша подальше от злачных столичных мест. Серёжа был законченный балбес и пропойца отменный. Папаша, строгий генерал, прошедший войну, не знал, как сделать из сынка хоть сколь-нибудь стоящего офицера. Помогали в этом ему все: и порядочные, и блюдолизы. На руках только они не носили, чтобы угодить своему начальнику. Убеждали, уговаривали Серёжу, рисовали картины великого будущего, если он… Серёжа смотрел наивными голубыми глазами на добровольных воспитателей и… оставался на прежних позициях тунеядца и пропойцы.

Ссылая сына в жаркие и пыльные казахские степи, папаша-генерал говорил сыну, с телячьей грустью глядевшему на родителя, что через ссылку прошли такие видные личности, как Лермонтов, Пушкин, декабристы вкупе с жёнами, а конкретно в пустынях Казахстана набирались мужества Достоевский и великий кобзарь Украины Тарас Григорьевич Шевченко.

— Так что бояться шибко этого не надо. Даст Бог, и ты там за ум возьмёшься, — выразил смутную надежду отец, отрываясь со слезой от груди сына.

«Может, всё же не надо туда, где кобзарь… к тарантулам, а? — просили телячьи глаза сына. — Может, лучше здесь? Всё же столица, какая-никакая, много хороших примеров. Я бы ваш кодекс коммуниста наизусть выучил, а? Опять же, отчий дом, так сказать, родные стены, углы… пироги мамины, а? В каком-нибудь своём НИИ пристроил бы, а? Отеческая ласка тут же рядом, мудрый совет, а? Потом пойдут внуки, на ноге бы ты их качал после службы и по выходным, а?»

Прочитав без труда просьбу сына, сжал зубы отец-генерал и изрёк:

— Ты мне дорог как моё семя, но репутация дороже! Родина меня не осудит! К тарантулам!

Мой генерал начинал и заканчивал рабочий день заботой о своём подопечном и в Москву докладывал регулярно.

Так бы и продолжалась бесконечно эта воспитательная эпопея, да только кадровики с медиками не стали долго ждать рождения нового человека из Серёжи, тем более что он к этому и не стремился, и демобилизовали его.

История с Серёжей, подкреплённая другими подобными историями, натолкнула меня на дерзкую мысль: революции малого масштаба в пределах одного государства надо проводить через каждые тридцать лет! Почему через тридцать, а не сто или триста, объясняется просто: в революцию идут молодые и дерзкие, лет двадцати-тридцати, случается, что и умные сбиваются с толку. Умные, как правило, занимаются умными и важными делами, им не до революций. Они изобретают абсолютной округлости колёса, увеличенной мощности порох, Интернет тоже они изобрели… Революционеры, то есть не совсем умные люди, захватив власть, карабкаются как можно выше по служебной лестнице. Естественно, они достигают цели. А цель проста: побольше взять от власти. Вот уже и дом — полная чаша, и жена красавица, а красавицы, особенно блондинки, как мы знаем, умом не блещут, и дети подрастают. А дети родителей, не блещущих умом, не трудно догадаться и без научных статей генетиков, не вундеркинды. Фраза «Яблоко от яблони…» придумана задолго до появления этой противоречивой науки. Но всемогущие папаши не оставят своих чад просто так, не бросят на произвол судьбы, они их пристегнут к жирненькому дельцу. Дадут им должность, а должность даст и власть. Умным руководитель бывает только в книгах да кино, в жизни они иные. В жизни ценится руководитель сердитый и крикливый, его и уважают, и боятся одновременно. Можно быть только сердитым или крикливым, это тоже хорошо, но лучше, если он и сердитый, и крикливый. Если же судить о выгоде в целом от такого руководителя, то она ничтожно мала. Для встряски всех предприятий с руководителями-посаженцами отцов-революционеров необходима маленькая революция, которая посадит своих руководителей, пробивных и деятельных… И всё это укладывается в период тридцать лет.

Связано ли с историей Серёжи, не знаю, только запланированный перевод в Москву моего генерала после неудач с Серёжей был отставлен. Я бы на это сказал: «Бог шельму метит!»

Я оговорился, упрекнув моего начальника в бездушном отношении ко мне. Были и моменты проявления заботы. Я, как и большинство его «любимчиков», ходил в отпуск в ноябре-декабре или январе-феврале. Однажды, когда прошло недели две после возвращения из декабрьского отпуска, начальник вызвал меня к себе, долго вглядывался в меня, а потом сказал, помотав горестно головой:

— Ты плохо выглядишь. Ты не болеешь?

— Нет, не болею. Хорошо себя чувствую, — не без удивления ответил я.

— Не нравится мне твой вид. Тебе надо полечиться, отдохнуть, — сказал, ещё горестней вздохнув, начальник.

— От чего лечиться? — недоумевал я. — Я вполне здоров!

— Давай-ка, бери отпуск в январе и езжай в санаторий! Я сейчас позвоню нашим врачам, тебе путёвку подберут, — не