Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко

по-моему, уступает по мерзости этому пойлу, — сказал я и вспомнил, как с дедом Трофимом однажды пили сивый самогон.

— Да, вроде ничего, — высказался и инженер по радио.

Утром, до полкового построения, командир полка вызвал меня к себе в кабинет.

— Ты остался за Евтеева? — спросил он, внимательно меня изучая.

— Так точно! Я!

— Вчера мы с замполитом поздно вечером выезжали из гарнизона и около КПП вдруг нам под колёса бросился Рогачёв, радист твой. В дрезину пьяный, весь в грязи, вылез из канавы рядом с БЧК. И это ещё не всё! Когда я открыл дверцу, он схватил меня за воротник и стал, ругаясь, вытаскивать из машины. Втроём мы еле-еле скрутили его и привезли домой. Разберись с ним, это же чёрт знает, что! Раньше, по-моему, ничем подобным он не отличался?

— Не отличался, — подтвердил я. — Разберусь и доложу, товарищ полковник.

Чего тут разбираться, всё ясно и без разбирательства.

— Когда мы пошли к автобусу, — рассказывал «буян» и «дебошир», — я остановился около дерева, а потом ничего не помню.

Для командира сообща сочинили легенду, по которой майор Рогачёв, будучи больным, не оставил службы даже после рабочего времени и выпил по рекомендации врача спиртовой настойки маральего корня, но не десять капель, как написано в рецепте, а столовую ложку, для скорейшего выздоровления. Эта доза спровоцировала галлюцинации и нервное расстройство, выразившееся в агрессии…

На это моё «научное» объяснение командир высказался просто:

— Хорошо, что только ложку! Не дай Бог, вылакал бы весь флакон — гарнизон разнёс бы в щепки!

В это же время, время моего пребывания в ранге большого начальника, к нам прилетел из штаба воздушной армии полковник Комаров, начальник парашютно-десантной службы. Цель его — «выбросить» большую группу молодых техников, готовящихся к лётной работе в должности бортовых техников на вертолётах Ми-8т. Полковник был боевой и решительный парень, и я решил на этом сыграть. Я попросил его «выкинуть» и меня. Осмотрев меня с ног до головы довольно критически, при этом я смело выдержал это изучение, спросил, для чего мне это надо?

— Быть в авиации и не прыгнуть с парашютом — даже как-то не вяжется со здравым смыслом, — ответил я.

— Хорошо! — быстро согласился с моими доводами Комаров. — Со второй группой прыгнешь.

Ан-2 вырулил на старт. На борту группа новичков, я и Комаров. По весу я должен был прыгать в числе последних. Вибрируя скелетом, трудяга Ан-2 набрал свою тысячу метров, вышел на точку выброса, бортмеханик открыл дверь и Комаров, став у выхода, лёгким толчком в спину провожал людей в бездну.

Передо мной стоял лейтенант, которого уже пытались «выкинуть» на прошлых прыжках, да неудачно. Тогда, в самый последний момент, он дрогнул и отказался.

— У меня он выпрыгнет, — сказал на это, как отрубил, Комаров.

Я смотрю на лейтенанта и не замечаю ни испуга, ни тревоги на его лице. Спокойный, уверенный в себе мужик.

Рука Комарова на плече лейтенанта, ещё мгновение — и пустота обнимет нового, если не героя, то смельчака уж точно. И вдруг лейтенант резко приседает и скрывается под лавкой. Комаров в растерянности, растерянность тут же сменилась яростью, он ногами стал выгребать «смельчака» из-под лавки. Не добившись успеха, выпучив в злобе глаза, скомандовал мне: «Вперёд!» и показал на дверь. Я пробкой выскочил, потоком меня подхватило, перевернуло, потом дёрнуло, и я повис под куполом. Красота! Привычное поле аэродрома с высоты тысячи метров неузнаваемо красиво! И что странно — голоса с земли хорошо слышны. Между делом посмотрел вверх. Наш самолёт уже за границей аэродрома, а горе-парашютиста так и не видно. И вдруг из самолёта вылетает что-то похожее на каракатицу, которая летит в сторону болота и там за постройками и деревьями исчезает.

Лёгкий толчок — и я твёрдо стою на земле. Не спеша сгребаю купол парашюта и иду к столику руководителя прыжками. Вижу, что-то грязное и в тине движется от болота мне наперерез. Узнаю «героя»-парашютиста! Улыбка на грязном лице от уха до уха!

Через год мы встретились с полковником Комаровым в Алма-Ате, куда меня перевели по службе.

— Переходи ко мне, — предложил он сразу же, узнав меня.

Я сказал, что это невозможно, а вот попрыгать я бы с удовольствием согласился. Тут же поинтересовался, почему он согласен взять совершенного новичка с одним прыжком, в то время как желающих с сотнями прыжков предостаточно?

— Я видел твоё лицо перед прыжком. Знаю, такие люди становятся хорошими парашютистами.

Мне кажется, в то время у меня вообще никакого лица не было. Что-то похожее и на безразличие к своей судьбе и надежда: прыгают же другие и ничего с ними не случается, и я никуда не денусь!

Кстати, лётчики, парадокс, но не любят прыжков. И не потому, что трусят, а из-за боязни повредить себя и быть списанным на землю. Мой друг, с кем я знаком с капитанской поры, во время обязательных прыжков, поломал ногу, кости срослись хорошо, но во время процедур сестра перестаралась и отломала заново, после этого нога стала кривой. От повторного излома для исправления кривизны друг отказался и был списан с самолёта Ту-16 на вертолёты.

С прыжками и с Комаровым вспомнился ещё один эпизод. Оказались мы в одно время с ним в Семипалатинске — там стояли наши вертолётная эскадрилья и отряд. Я по своей службе, он по своей. Ему предстояло очередное «выкидывание» лётчиков и бортовых техников. Он попросил меня, при возможности, помочь. Была зима, ветреная и морозная, как все зимы там. Мы поднялись на Ми-8, всё было в штатном режиме. Выбросили, сели, зарулили. И тут к Комарову подбегает молодой лётчик и просит разрешить ему ещё один прыжок. Комаров в его манере цыгана, покупающего лошадь, посмотрел на лётчика, оценил и разрешил. И вот мы опять в воздухе, опять всё идёт своим чередом… Вдруг у выхода какое-то смятение. Я смотрю и понять не могу… На коленях, потом на четвереньках к проёму ползёт кто-то, со спины не узнать, делает усилие и вываливается за борт. Я гляжу на Комарова, прошу взглядом пояснений происшедшему. Он махнул рукой: потерпи, объясню потом.

На земле рассказал, что это был рядовой случай, каких немало: «После первого прыжка человека захватывает радостное чувство, он готов повторить ещё раз, ещё раз и ещё много раз. А когда начинает осознавать, что с ним было и что могло, не дай Бог, быть, его в ответственный момент покидают силы и сила воли в первую очередь. Тогда такие «ломаются». Наш лейтенант «сломался», но