На помощь! Как команда неотложки справляется с экстренными случаями - Михаэль Штайдль

на улицу. Мы поворачиваем налево и наконец оказываемся перед внушительной серой дверью. Майк открывает ее — это значит, что нужно подождать еще минутку, — входит внутрь и через пару секунд появляется вновь:

— Все в порядке. Заходи!

Моя первая мысль: здесь холодно. Мы проходим по длинному, почти пятиметровому коридору, вот дверь справа, другая — напротив. Майк открывает первую и позволяет мне заглянуть внутрь. Отделка с имитацией под дерево, теплый свет. Еще один зал для прощания.

— Если родственники прибудут только тогда, когда человек окажется уже в прозектуре, — дополняет мои мысли Майк. Затем он ведет меня через дверь в конце коридора. За ней есть большая область, которая кажется мне поразительно знакомой.

Как часто я видел в детективах по телевизору, как комиссар стоял перед такой же стеной из больших металлических квадратов с ручками, пока в конце концов какой-то чудной патологоанатом не тянул за одну из них, вытаскивая известково-белый труп с пулевым отверстием в груди или сине-зелеными следами удушения… Но мы не в кино.

Слева я вижу нечто вроде картотеки, которая соответствует ящикам в стене по количеству и расположению ячеек: четыре в ряд, три друг над другом — в общей сложности двенадцать. Из двух ячеек выглядывает по одному листочку бумаги с именем и датой рождения. Я замечаю, что в нижнем ряду справа находится тело человека, который был всего на 12 лет старше меня. Майк объясняет, что покойный будет находиться в одной из этих ячеек до тех пор, пока его не заберут по поручению родственников или, если их нет, компетентного органа.

Оказавшись в центре прозектуры, мы замолкаем. Это не место для разговоров. Строгость и мощь окружающей обстановки принуждают нас хранить тишину.

То же самое я могу сказать о кладбищах, несмотря на то, что люди и пытаются заглушить обезоруживающее присутствие смерти знаками человеческого тщеславия, например, неприлично дорогими надгробными плитами или даже тщательно ухоженными цветочными композициями.

Здесь нет ничего подобного. Проживал ли больной в шумной трехместной палате или наслаждался пребыванием в роскошных «апартаментах» отделения премиум-класса — ящик, в котором мы заканчиваем, всегда один и тот же. Только этот вывод вызывает в какой-то мере приятные ощущения. Это помещение лишь олицетворяет суровую правду жизни. О скольких еще местах можно это сказать? Через несколько минут я начинаю чувствовать себя неуютно. Любопытство, приведшее меня сюда, внезапно кажется неуместным, как будто я оказался очень близок к границе, которую мне пересекать не положено. Помимо того, с каждой минутой меня все сильнее пронзает холод сквозь тонкую ткань рабочей одежды.

Я прошу Майка вернуться наверх. Он пожимает плечами: «Конечно».

Похоже, можно вынести лишь некую долю правды.

Куки

Пицца в большом зале, воробей в коробке

Когда на табло появилось сообщение о том, что везут 59-летнюю женщину, которую собака укусила за грудь, я нервно сглотнул. Обычно сообщения о тяжелых травмах не выводят из равновесия: мы знаем о них и умеем соблюдать профессиональную дистанцию. Однако в данном случае мне было трудно. Какую трагедию могло скрывать это сухое сообщение? Только представьте, что могла сделать рассвирепевшая бойцовая собака с женской грудью? Я содрогнулся.

По крайней мере, прием отобразился на табло поступления. Это дало нам время собраться, прежде чем прибудет скорая помощь с пациенткой. Я решил обдумать план действий. Какой кабинет окажется наиболее подходящим? Следует ли мне немедленно подготовить реанимацию? При серьезной кровопотере это может быть необходимо. Я посоветовался с хирургом-травматологом. Мы решили сначала доставить пациентку в отделение неотложной хирургии, но при этом закрыть на какое-то время шоковый зал, чтобы оставить себе запасной вариант.

Минуты текли медленно. Каждый раз, когда открывалась автоматическая раздвижная дверь на входе, напряжение возрастало. Они недалеко, скорая не заставит себя ждать. Я напоминал себе, что нельзя сбавлять обороты. В конце концов, у меня были и другие пациенты в травматологии, о которых нужно позаботиться. Накладывая мазевую повязку в девятом кабинете, я услышал наконец взволнованный голос коллеги:

— Майк, пациентка с укусом собаки!

— Сейчас же в операционную! — прокричал я. — Уже иду!

Я быстро закончил последние манипуляции с повязкой и поспешил в коридор. Минуту спустя я уже стоял перед операционной. Помедлив секунду, глубоко вздохнул и вошел.

Пациентка, довольно полная женщина, сидела на кушетке. К моему удивлению, на ней все еще был свитер. Я повернулся к санитарам скорой помощи, стоявшим рядом с ней:

— Это та женщина, на которую напала собака?

Они кивнули. Один из них серьезным тоном уточнил:

— Рана от укуса на левой груди.

Я кивнул. Затем я спросил несколько взволнованную, но не потерявшую способность ориентироваться пациентку, может ли она сама снять свитер или ей нужна помощь. Она сама сняла одежду и бюстгальтер. Я подошел на шаг ближе.

Очень большие груди. Удивительно, но на первый взгляд я не увидел ничего необычного. Они выглядели совершенно невредимыми.

— Слева? — снова спросил я на всякий случай.

— Да, — ответила пациентка, немного повернувшись в сторону, приподняв рукой левую грудь и показав указательным пальцем другой руки чуть ниже соска. — Вот, видите?

Да, теперь я увидел. Покраснение. А при ближайшем рассмотрении — и следы двух-трех зубов. Если бы я не знал, предположил бы, что это — дело лап кошки.

— Эта собака, — спросил я, — какой поро?..

— Чихуахуа. Его зовут Куки, и он на самом деле очень милый, но иногда вредничает.

Два санитара позади меня не могли сдержать улыбку. Да и я их отлично понимал: мысль о крошечной собачке, сражающейся с этой огромной грудью, казалась забавной. Мне удалось под каким-то предлогом покинуть операционную, прежде чем я громко рассмеялся.

— Пациентка с укусом собаки уже здесь? — спросил хирург-травматолог.

Я кивнул и хотел сказать что-то еще, но не смог. Так что просто указал в направлении кабинета рукой и стал смеяться дальше.

— Майк, что-то случилось? — доктор казался обеспокоенным. — Что с тобой?

— А, да ничего, — наконец ответил я, тяжело дыша и вытирая слезы. — Но думаю,