Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

Про «кое-что» было сказано подчеркнуто небрежно. Промов с Троянским понимали, что сейчас Шапиро начнет рассказывать какие-то ужасы. Оператор не подкачал:

– Так вот, перед началом съемок наш Пудовкин актрису Рогулину трое суток заставил не спать и в придачу сутки не кормил… Помню его голос на лекции: «В момент, когда нужно было снимать плач Машеньки, я усадил ее, как требовалось. Затем был установлен аппарат. Я, держа Рогулину за руки, говорил с ней то грубо, то мягко. В конце концов, воспользовавшись расшатанностью ее нервной системы, мне удалось довести ее до слез». «Физиолог Павлов может гордиться своим учеником», – подумали мы тогда на лекции.

Промов ухмыльнулся, посмотрел в иллюминатор. За стеклом в густом мраке ничего не было видно. Борис и так знал, что там бесконечные торосы, не имеющие конца и края океанские просторы, глыбы смерзшейся соленой воды. И впаянный в это ледовое пространство «Челюскин» наверняка смотрелся со стороны инородной точкой.

В тон мыслям журналиста Троянский устало простонал:

– Когда же наконец земля? Так все осточертело…

Шапиро не унывал, тут же нашелся:

– У Пудовкина, кстати, тоже есть ледовая тема, раз мы сегодня про него вспомнили.

Троянский и Промов с преувеличенной иронией переглянулись: «Это мы-то вспомнили?»

Кинооператор перемаргивания их заметил, но марку не терял, продолжал бодро и невозмутимо:

– Когда снимали «Мать», игравший Власова артист отказался переходить реку во время ледохода. А это ключевой эпизод. Актера было менять поздно, с ним отсняли уйму сцен, поэтому нашли спортсмена на замену. Дублер заявил, что для него пробежать по льду – пара пустяков. Заказали ботинки с шипами, проинструктировали, как бежать. Ледоход ждали две недели. Утром Волга пошла. Спортсмена переодели в арестантский костюм Власова, вся съемочная группа заняла свои места, оборудование вынесли в считаные минуты, все уже было приготовлено и отрепетировано. Спортсмен подошел к берегу, посмотрел на талые льдины, потрогал те, что были у берега, и говорит: «Лед шершавый, бежать по нему нельзя».

Произнося цитату, Шапиро вложил в свой голос весь природный «артистизм», придавая фразе спортсмена нотки простонародной глупости. Приятели его потуги оценили – сдержанно улыбнулись. Поощренный Шапиро повысил голос, налил его дикторской мощью:

– А лед-то тронулся, господа присяжные заседатели! Откладывать съемки и искать нового спортсмена никак нельзя. Вызвался добровольно – ассистент Толлер. Тут же на берегу раздел спортсмена, сорвал с него длиннополый халат и шапочку, облачился в них и побежал.

Шапиро выдержал актерскую паузу, взглядом спросил: «Каково?»

Промов и Троянский с достоинством кивнули: «Могём!»

Новик вышел на воображаемую сцену, громко захлопал в ладоши, призывая всех к вниманию.

* * *

До праздника оставалось три дня.

Солнце играло в блеске натертых корабельных поручней «Челюскина», в медных пуговицах команды, в стеклянных гранях чайных стаканов, наконец, в лицах каждого из жильцов корабля. Судно неизбежно приближалось к Берингову проливу. Шмидт довольно потирал руки: «Вот так! Наш рейд оказался удачней, чем на «Сибирякове». Всего за два с половиной месяца я проскочил от Мурманска до Уэлена весь Ледовитый океан».

Пролетел слух, что чистую воду стало видно в бинокли. Народ столпился на палубе, долго мерз, но, так ничего и не увидев, стал расходиться. Остались лишь самые стойкие, нетерпеливые и еще те, что убегали ненадолго погреться внутрь корабля и снова возвращались.

Новый слух забродил среди членов экспедиции: «Мыс Дежнева пройден! Мы уже в Беринговом проливе!» На палубе опять прибавилось народу. С высоты капитанского мостика наконец подтвердили: «Видна чистая вода!»

Теперь новости сыпались как строчки из передовиц: «До чистой воды рукой подать!», «Осталось всего две морских мили!», «Чего вы тут сидите? Воду видно с борта невооруженным глазом!», «Остался час, ну полтора, ну два, и мы на чистой воде, а там льдина растает, и мы опять свободны».

Промов и сам видел, как медленно приближается вода с плававшими в ней частыми льдинами, словно кто провел корявую линию, четко разграничивая ею два океана. Видел, как непреодолимо выталкивает «Челюскина» в эту теплую, экваториально-тропическую воду, и невольно думал: «Ну вот, душа моя, а ты переживала, что твоего мужа съедят белые медведи. Все оказалось гораздо прозаичнее: не считая авральной перегрузки угля и одного зажатия льдами – прямо беспечная прогулка, а не путешествие. Правда, печников и плотников не удалось выбросить на Врангеле и поменять там живущих полярников, но это мелочи, главное – путь Шмидтом пройден, и мы все невредимы».

Он поднял голову, разглядел фигуру Шмидта в корабельных надстройках. Могучую бороду путешественника сносил на сторону ветер, на непокрытой голове трепалась грива волос. Весь вид его был торжествующий, победный. С того места, откуда смотрел Промов, была видна зависшая над головой Шмидта и несколько секунд там парившая, не меняя положения крыльев, чайка. Затем потоком воздуха или волей птицы ее унесло.

С корабельного мостика раздался голос Воронина:

– Отто Юльевич, пройдите сюда!

Шмидт молодецки сбежал по сходням, пробарабанили его ботинки, пересчитывая железные ступени, ведущие в святая святых всякого корабля.

Люди еще долго не расходились. Минул обещанный час, затем второй, и уже спускались полярные сумерки, а кромка чистой воды, кажется, не приблизилась ни на метр.

На капитанском мостике, не слышные никому, упали и рассыпались, как хрупкие сосульки, ледяные слова Воронина:

– Корабль уносит обратно в Чукотское море, дрейф изменил направление. Нас влечет на северо-запад.

Шмидт долго сидел молча. Быть может, ждал новых сведений от капитана или что-то обдумывал. Воронин тоже ничего не говорил, убежденный, что все самое нужное он уже произнес.

Таким угрюмым Шмидт еще не выглядел никогда. За годы совместных походов и экспедиций Воронин видел своего коллегу всяким. Даже когда «Сибиряков» в прошлом году повредил винты и потерял ход, Шмидта не накрывало унынием. Воронин стал про себя нервничать: «Чего ты медлишь? Неужели надеешься еще выкачать из своей удачи жирный куш? Брось! Оставь на потом, не выдаивай все до капельки. Твоя удача нам еще пригодится».

Затянувшаяся пауза висела слишком долго, капитан понимал, что дорога каждая минута, поэтому первым нарушил молчание:

– Пока нас не уволокло достаточно далеко, считаю необходимым дать сигнал на ледорез «Литке».

– Считаете? – будто в полузабытьи поглядел на него отсутствующим взглядом Шмидт и снова надолго замолчал, уставившись куда-то в приборную доску.

Воронину потихоньку стала открываться творившаяся на его глазах загадка: «Да ты, верно, из своего честолюбия не желаешь звать на помощь? Как же: тогда придется делиться славой с «Литке»! А ты согласен делиться всем – только не славой. Тебе полагается единоличный триумф, харизматичный ты наш… бородач».

Словно услышав мысли Воронина,