Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

Промов со своей ролью быстро смирился, но думал, говорить ли Шмидту еще об одном направлении. У него, как и у фотографа, были свои мысли. Борис решился: семь бед – один ответ, и уверенно поднял руку:

– Разрешите, Отто Юльевич?

– Что у вас, товарищ Промов? – обернулся к нему Шмидт.

– Я предлагаю организовать школу рабочей молодежи, хотя будет она не только для молодежи, а для всех желающих. Ликбез, в общем. Раз плотников и печников мы на Врангеле не высаживаем – они дальше делят с нами путь, то, считаю, будет нелишним дать им более расширенные знания. Многие из них едва по складам могут прочесть небольшие заметки в газетах и знают лишь сложение и вычитание. Я сам, да и мои коллеги могли бы пройти с ними курс арифметики, ознакомить их с элементарной алгеброй и геометрией, с правилами грамматики, с историей, географией.

– Ослепительно! – просиял Шмидт. – Товарищ Промов, ответственным за ликбез назначаю вас! Любые сложности буду помогать решать лично, если что – обращайтесь. Могу помочь с литературой, поищу в своей библиотеке общеобразовательные книжицы.

Он вновь обернулся к собранному им обществу, поглядел на всех разом:

– Ну и не забываем про лекции, не сбрасываем их со счетов. Кино, театр и школа нам добавились, но лекции никто не отменял. Выступайте с предложениями, подбирайте темы, утверждайте у секретаря – и вперед, на кафедру – сеять разумное, доброе, вечное.

Промов да и все остальные знали, что сам Шмидт обожает читать лекции. Вечерами в салоне комсостава собирались члены экспедиции, штурманы, матросы и кочегары. Отто Юльевич рассказывал жадным слушателям о теории Фрейда, о работах языковеда академика Марра, о Памире. Запас и глубина знаний казались в этом человеке неисчерпаемыми. Он мог ответить на любой вопрос, и напрасными были попытки поставить его в тупик.

Вышел из кают-компании Промов с некоторой легкостью в душе, смешанной со слабой тревогой. Ему теперь не будет стыдно перед Яшкой за свое превосходство в знаниях, он сделает все возможное, чтобы подтянуть костромского плотника до своего уровня. Но немного настораживала скрытность, деревенская пугливость Яшки: согласится ли тот на посещение школы ликбеза? Не заартачится ли?

Собрались в каюте у Промова, где проходили их вечерние чаепития. Долго обсуждали, как наладить школу и организовать театр. Решили начать с образовательного момента, расположить плотников и печников к себе через этот благородный жест, а потом уже агитировать за театральную игру. Шмидт поставил непременные условия: пусть в театре принимает участие как можно большее число людей, в том числе и выходцы из деревни.

Яшка пришел на первый урок вместе со всеми, сел за стол. Смотрел на Промова, будто между ними ничего не случилось, обиды никакой не таил. За те несколько дней, что они не встречались, Промов это заметил, Яшка успел соскучиться по нему. Он ловил каждое слово приятеля открытым взглядом. «Чуть ли не влюбленным», – хотелось добавить самому Промову. На самом деле в глазах молодого плотника была обычная благодарность, как и у других слушателей из крестьянской братии. Науку они воспринимали с большой охотой, дело ладилось.

После занятий Яшка подошел к Борису, хлопнул его по плечу:

– Ты чего же, чертяка, перестал заглядывать? Совсем про наш кубрик забыл?

Промов в ответ улыбнулся, кивнул на разложенные по столу учебники:

– Недосуг было, Яков. Видишь – готовился, конспект для урока писал.

Яшка все понимал, прошлого не желал ворошить, мигнул серым глазом:

– Ну что, к себе позовешь или айда к нам?

– Пошли в буфет, – предложил Борис, – побалуемся пирожным.

За стойкой торчал буфетчик Кливер. Промов заказал два прибора с чаем и тарелку сочных ромовых баб.

– Сан Саныч, дорогой, – простецки обратился к буфетчику Яшка, – плесни нам в чаек молочка из-под бешеной коровки, уважь, милый.

– Иди, иди, по средам не подаю, – заворчал на него Кливер. – Порядков не знаешь? Сухой закон на корабле.

– Да знаю, – уныло отозвался плотник, – Отто Юльевича распоряжение.

– Ну вот и заворачивай пустым ходом.

– Хоть бабу пожую, – с сожалением взглянул Яшка на выпечку, – может, от нее захмелею.

Приятели сели за свободный столик, небольшой буфет был сегодня полупустым. Яшка сделал крохотный глоток, едва не обжегся. Словно за кружкой пенного в пивнушке, ему хотелось разговоров:

– Ты знаешь, Борис, крутить не буду, я всегда перед образованными уважение имел.

– К чему это ты? – нахмурился Промов, подумавший, что Яшка начнет подробный разбор их последней неудачной встречи.

– Погоди, не перебивай. Хочу рассказать тебе. Уж послушай… Приезжала к нам одна, на летние каникулы. Бабка ее соседкой нам была, а отец – давно из деревни уехал, еще до революции. Студентка, мне по годам впору. Ляжет на сеновал и книжки читает, мне со своего двора видно, сеновал под крышей только, а с боков открыт, чтоб тебе понятней было. Готовится она к экзаментам или просто для души читает – я не знаю. С боку на бок весь день перекатывается, а платьишко по коленям скатится, ноги до самых ляжек видны, у меня и работа вся из рук валится.

Промов хотел было улыбнуться, но, вовремя заметив серьезный настрой приятеля, слабую ухмылку свою задавил.

Яшка вел историю дальше:

– Один раз выпало мне ее на лодке везти. Укос наш был на другом берегу озера, мы часть сена челном перевозили, пока лето, а как лед становился, то санями. По берегу, вкруг озера возить очень далеко было. Вот сплавал я на укос, нагрузил полнехонько, только себе место на носу оставил. За весло взялся, она появилась: «Не отвезете меня, Яков, к нашему берегу? Я гуляла, хотела все озеро обойти, а солнце уже низенько, боюсь, до темноты домой не приду». Взял я вилы, макушку на копне счесал, обратно на берег скинул – усаживайтесь, милости просим. А в середке у меня аж дрожит все. Стал я веслом отгребать, думаю: «Сейчас разговор завяжет». Она села, книжку из сумки своей достала и опять в ней носом увязла, нету ей дела до меня. Я отвернулся, гребу. Слева черпану, справа. Тихо над озером, гладь. Сеном невозможно тянет, мне ж кажется, что и ее девичий дух в то сено подмешан. Медленно гребу, а для чего время тяну – и сам не знаю. Сено душистое под ней иногда ворочается, мне ж глянуть больно – вдруг опять платьишко задралось и нога ее показалась? Хочется весло кинуть да так ее в это сено по самые уши и затолкать, чтоб только ноги ее голые видны остались… А у самого страх: ну как я, мурло необразованное,