Милли Водович - Настасья Ругани

него зажигалка, а второй он не знает, что делать. Он втягивает табак левой стороной губ, где швы не расползутся. Глубокий вдох, от которого внутри разливается нежность.

И перестает бороться: кончики пальцев касаются мокрой спины Млики.

– Ты плохо пахнешь, – шепчет Дуглас.

Милли горячо кивает, прижимаясь щекой к его ребрам и грохочущему сердцу. Она чувствует, как расслабляются в ней мышцы, словно воздух вокруг наконец свободен от всех опасностей. Дуглас не отводит, как дурак, свою руку, наоборот: открыто кладет ладонь между хрупких лопаток. И, сплетясь вот так, они вмиг покидают Бёрдтаун. Представляют волны желтых дюн и свои сморщенные пальцы после долгих часов, проведенных в фиолетовых водах незнакомого океана.

Улыбаются, не видя лиц друг друга.

– Я больше не хочу петь как Майкл Джексон, – торжественно объявляет Милли.

Дуглас кивает, но спохватывается, что она не видит.

– Жаль, но вообще нет, я не знаю. Тебе решать, наверное.

– Я тоже хочу быть счастливой, – бормочет она. – Потому что если буду, Алмаз…

Дуглас не дает ей договорить. Он берет ее за плечи и осторожно спрашивает:

– Тебе не кажется, что без него ты тоже могла бы быть счастлива? Я хочу сказать, могла бы просто оставить его.

– Где оставить? – спрашивает она, поднимая взгляд на Дугласа.

– На кладбище.

Милли пожимает плечами, всхлипывает. Раз. Потом второй. И так пока футболка Дугласа не намокнет, перевязка не пойдет насмарку и шрам не напитается ее слезами. Пока воды не сомкнутся над кошмарами и весь мир не потонет под могилой ее брата.

И останутся лишь две неловких тени, две надежды на счастье, вцепившиеся друг в друга среди посеребренной ночи.

* * *

Из суеверия глава 13 отсутствует.

14

Когда из глаз и из носа перестает течь, Милли открывает для себя нового Дугласа, с полной головой историй. Про тайные унижения и про победы, в которых никому не признаешься. Из тех, какие рассказывают только самым важным людям, только в утренних сумерках, когда весь мир будто отходит на другой берег, в самые глубины снов без единого призрака.

– Ты правда у него кусок оттяпал? – прыскает со смеху Милли, уже забыв про слезы.

Дуглас показывает ей на мизинце, какой кусок кожи он вырвал у Арчи из левой ягодицы.

– С ума сойти! – смеется Милли.

Он приукрашает немного, потому что ее пробирает так, что она не может идти. Чтобы не рухнуть, Милли держится ледяными пальцами за него, за его плечо. И плачет от смеха. Золотые ручьи заливают черные травы. Она выливает всю ту влагу, которую не могла выплакать прежде. И не из-за Алмаза в этот раз, а из-за себя. Себя, и своей грусти, и своего счастья тоже. Подсвечивая зажигалкой, Дуглас показывает ей шрам длиной с банку колы на левой икре, где больше не растут волоски.

– На самом деле, мне повезло. Арчи бы меня на куски разрубил, если бы я не залез на яблоню к Хоперам. Этот здоровяк высоты боится.

Глядя, как маленькая Водович от хохота шлепает себя по бедрам, Дуглас по-настоящему радуется. Как это клево, думает он, когда кто-то видит, какой ты на самом деле, внутри, и льнет к тебе и твоим словам. Каждый раз, когда ее рука касается его лопатки, в музыкальном автомате меняется пластинка, и он говорит, говорит, говорит. Конечно, горло першит от таких нагрузок, и сводит скулы, но какое это счастье! Дамы и господа, вот он, настоящий Дуглас! – хочется вопить в пурпурное небо.

Смех сменяется приятной ходьбой рядом, без суждений, без вопросов. Любопытно, но каждый их шаг рассеивает стайку мух, оставляя в воздухе серебристый блуждающий огонек и запах перезрелых фруктов. Но они не замечают ничего, кроме сора, который перепинывают друг другу их ноги. Спонтанная игра в чижа на асфальте, испещренном буграми, неожиданно рыхлыми, как напитанные слезами холмики. И обрывки воспоминаний делятся на двоих, как сладости из пачки у школьных ворот.

– Жизнь должна всегда быть вот такой, не думаешь? – вдруг говорит Милли очень спокойно.

– Такой, как эта старая корова миссис Финч? – шутит Дуглас.

– Нет, как вот это. Здесь.

«Как этот миг, как мы» – понимает он, завороженный обволакивающей их правдивостью всего.

Однако ни он, ни она не осмеливаются сказать «мы». Но думают изо всех сил, забывая об уродливых кустах по краям убогих ферм на Красных Равнинах. Не обращая внимания на собак, разъяренных тем, что цепь слишком коротка. Им нет дела до увечных велосипедов, даже без колес молящих о последней прогулке. Потому что все запустение Бёрдтауна ничто рядом с этим блистательным мигом; с этим «мы, здесь», прогоняющим убожество одним только смехом; разглаженным лбом, свободой на кончиках ресниц и под ногтями; тем, как они смотрят друг на друга, ныряя в суть сердец.

– Лучшая прогулка в жизни, – говорит Дуглас.

– Взаправду, – соглашается она.

Отчасти они догадываются, что проживают одну из тех ночей, которые будут помнить до конца. Даже после того, как впервые займутся любовью, как увидят вечное небо над Колорадо, они будут возвращаться в памяти к этому чистому и яркому мигу. Возможно, они не вспомнят маленьких ночных зверьков, вдруг опускавшихся на колени, когда они проходят мимо, или ярких царапин на руках Милли. Что до странных зеленых разводов на небе, они давно полиняют. А если жизнь будет совсем суровой, то они не вспомнят даже имен. Но каждый раз, слыша стрекот кобылок, они вновь окажутся на этой пустынной дороге, где слово «близость» наполнилось всем своим смыслом.

Они продолжают обсуждать город, который любят, сами не признаваясь себе в этом. Как-никак, он дает проклинать себя, ему можно «влепить леща», как говорит Дуглас.

– Живи мы в Майами, мы бы слишком отупели от пляжей, чтобы чего-то еще желать.

– Я бы хотела как-нибудь увидеть их, эти пляжи, а ты?

Дуглас вздыхает.

Когда отец еще не боялся микроволн и мигающего света, он обещал ему океан, бикини и ослепительно белый песок. Присев, чтобы быть его роста, он снимал фуражку, совал ее под мышку и клялся про путешествия на корабле. У Арчи на мальчишеском лице уже было то нехорошее выражение, но он слушал и улыбался. Как мог он сомневаться в отце в военной форме, от которой вкусно пахло песком и приключениями? Теперь отцовская форма пахнет чем-то прогорклым, а сам отец часами лежит неподвижно под садовым столиком. Он кричит от страха, когда смотрит мультики, и ходит за покупками в подгузнике. Под конец список несдержанных обещаний разросся так, что Арчи совсем потерял голову, а Дуглас – радость жизни. Из-за