Милли Водович - Настасья Ругани

шерсть, потом гневно вытирает глаза тыльной стороной ладони и отвечает:

– Кошки все время спят.

– Как Тарек.

– И его я не хочу! – кричит она, и щеки вспыхивают.

– Ты и Тарек думаете: раз любите семью, все вам понятно. Но мама делает безумные, на мой взгляд, вещи. Почему она выбросила коврик? Почему ходит в церковь, когда наш бог – Аллах?

Милли слушает дедушку. Ее впечатляет его голос, мягкий, но прочный, точно кожаный. Никогда он не говорил так. Однако связи между Бэдом и Аллахом она не улавливает.

– Тарек видел, моjа мала. Может, не все понял, но видел.

Она готовится возразить, но Деда поднимает ладонь. Он только хочет сказать, что недостаточно иметь одну кровь. Нужно еще усилие, чтобы принять то, в чем нет логики. На своем родном языке он напоминает Милли, что она родилась не под бомбами. Что ее грудничковые слезы никогда не унимала грязная и дрожащая рука обессиленной матери. Ее первые годы не были пропитаны смертью. В ней нет жестокости оттуда, когда посреди дня кажется, что ты в самом сердце ночи.

– Скажи, Деда, каким был папа? – говорит она ни с того ни с сего.

– Кто спрашивает? Чудище или моjа мала?

– Обе.

– Марко как ты. С улыбкой как солнце. Искупается – и уже доволен. Хорошо ест, и сердце у него полное. Он любит весь мир.

Млика улыбается. Она будто плывет к отцу.

– Расскажи еще, Деда.

– Что ж, он собирает потерянные перчатки. Как ты – квадратные камушки. Хочет быть стражем пропавшей пары, мало ли кто-то будет искать. Он всегда говорит «мало ли». Даже в детстве. Мало ли замерзнем. Мало ли проголодаемся. Рюкзак у него из-за всех этих «мало ли» тяжеленный.

Вдруг Деда вспоминает детальную биографическую справку, свидетельства о рождении, о смерти, о браке, зарплатные квитанции, записные книжки… «Это не теряй, здесь все документы, которые нужно будет подать в консульство, если мало ли что». Последнее, что сказал его сын Марко, – эти жуткие слова, «мало ли что». «Мало ли, я умру». Деда помнит, как после войны ждал Петру у представительства ООН. И никогда не забудет, с какой злобой вышла она, как ураган, держа в руке листки и браня Марко со всей силой своей скорби. Марко не сказал, что надо еще принести доказательства бомбардировки их дома, смерти соседей: учителей, мясника, портного. «Они хотят доказательств, что у нас ничего не осталось», – рыдала она. «Ништа. Ни мужа, ни сына, ни жены, ни жизни. Ништа! Ничего!»

– Мало ли, – повторяет Милли, прижимая к груди мертвого щенка.

Деда стискивает зубы и улыбается ей, несмотря на облепляющую саваном Боснию.

– Еще, – настаивает она.

– Когда он впервые увидел твое лицо, он сказал, что ты будешь ласковой с Дедой.

– Пфф… Глупости! Я родилась уже здесь.

– Ах да, прости, это – самый лучший Дедин сон.

Шутка, чтобы ускользнуть от прошлого, как всегда. Но Милли не сердится. Она похожа на отца, и это чудесно.

Вдруг Деда хлопает в ладоши.

– Все со вчерашнего дня забываю. Для мисс Люсиль, – говорит он.

И протягивает мятый конверт, который только что достал из кармана штанов.

– Ты хотел сказать, от мисс Люсиль?

– Ай, оставь Деду в покое. Напридумывали разных слов.

Милли разлепляет конверт и нетерпеливо читает:

«Милли,

В библиотечных книгах встречается три героя по имени Алмаз. Боюсь, никто из них – не настоящий Алмаз. Однако существует роман под названием «Окно с мухами», аннотация к которому напоминает историю твоей матери. Если захочешь ее взять, приходи.

Береги себя,

Мисс Люсиль»

Еще одна фраза, на обороте, тщательно зачеркнута. Так, что ручка чуть не прорвала плотную бумагу, и ничего не разобрать.

Деда заставляет Млику отдать ему щенка и упрашивает принять ванную. Он кладет его на большой кусок пленки. Милли не сразу решается оставить своего Бэда. Щупая ладонями коричневатые пятна на шортах, она думает, что Тарек, возможно, прав. Арчи пришел мстить, потому что она от него ускользнула. Деда прерывает поток тяжелых мыслей, похлопав по макушке парой рабочих перчаток. Элегантным движением он протягивает ей платок:

– Мало ли, – говорит он.

– Мало ли, – кивает Милли.

15

Вот уже пять дней Милли запрещено выходить из дома одной. Она пользуется случаем, когда Тарека отправляют к миссис Финч чинить телевизор.

– Ну, пожалуйста, Деда. Я только до библиотеки, – умоляет Милли в третий раз. – Я туда за полчаса добегу. Возьму книжку и оп – тут же вернусь.

В полумраке гостиной Деда выключает радио и поворачивается к ней. Он ждет, что она объяснит, почему так важно пойти туда одной. Но она молчит, лежа на ковре в ленивом оцепенении. Пальцы ног задевают приползшие к ней муравьи. «Кыш, я бессмертна», – возмущается она и топает, прогоняя их.

– Тареку вот можно побыть одному.

– Один час, туда-обратно, – уступает Деда.

Милли тянет руки к потолку. Три прискока – и она уже в дверях гостиной, спешит в коридор.

– Но имей в виду, я верю только раз! Если до полудня тебя не будет, можешь не возвращаться. Деда возьмет себе во внучки послушную девочку с косичками и в желтых туфельках.

– Пфф… Долорес Гонзалес? Посмотрю, как ты ее затащишь на кишащие крысами чердаки! Я уж не говорю о том, чтобы чистить хлев в плюс пятьдесят, – прибавляет Млика и слышит, как Деда смеется.

Вот она уже выбегает на залитое солнцем крыльцо, твердя список всех недостатков Долорес. Проучившись вместе с ней с самого первого класса, Милли видела ее только в двух положениях: сидя с поднятой рукой или сложив ладони с чистенькими ногтями на лакированном ранце. Уж лучше есть ядовитых пауков, чем походить на Гонзалес. Милли надевает кеды, заталкивая развязанные шнурки внутрь, и выбегает, держа часы перед носом. Ясное дело, до полудня успею, надо только бежать как гепард! Она не отвечает на приветствие миссис Финч, качающейся на скрипучей подвесной скамейке. Не обращает внимания на ее поджатые губы и горькое «вот мерзавка», брошенное вдогонку.

Милли скользит вдоль хрупких кустов изгородей, иногда поглядывая на смеющихся под брызгами из шланга детей. Но никогда, ни за что не отвечает тем парням с голым торсом, которые обмахиваются рекламным буклетом или листом инжира. Их исполосованные ожогами и шрамами лица, кричащие, чтобы чуток задержалась, привлекают ее не больше зовущих со складных стульев «вернись, красотка», пристраивая холодное пиво между горшков с засохшим базиликом. Потому что Милли движет сила, какой «точно нет у слабачки вроде Долорес», и она спешит, полыхая всем сердцем. Ей нравится этот новый