Меня зовут Корокотта - Александр Васильевич Чернобровкин

Громила окинул меня взглядом и тоже ответил вопросом:

— Решил в гладиаторы податься?

— А тебе не нравится эта профессия? — продолжил я игру.

Он улыбнулся, показав бледно-розовые десны без передних зубов, и признался:

— Теперь уже нет. Других учу.

— Тоже неплохо, — согласился я.

— Вон видишь того щуплого типа. Это Карфагенянин — самый лучший, самый богатый мунерарий Рима, — показал мне громила.

Карфагенянину лет сорок. Рост от силы полтора метра и вес, наверное, бараний (сорок килограмм). Одет в белую льняную тогу с двумя, хотя хватило бы и одной, пурпурными узкими (сантиметра три) полосками, положенными всаднику. Предполагаю, что одевался старомодно именно для того, чтобы показывать свой статус. Карфагенянин — это, скорее всего, прозвище, иначе бы не принадлежал к сословию всадников, куда иностранцам вход закрыт наглухо. Впрочем, кошель, набитый золотыми монетами, может открыть любую дверь. Он разговаривал с другим мунерарием, высоким, крепким и привыкшим смотреть сверху вниз во всех смыслах слова, явно с боевым опытом в должности офицера, в «конюшню» которого входила Одиссея. Речь шла о следующей встрече гладиатрис, когда обе выздоровеют. Победить должна одна из них. Карфагенянин явно хотел отсрочить это мероприятие.

Наверное, поэтому, заметив, что я смотрю на него и жду, когда они закончат разговор, спросил довольно грубым тоном, что при его высоком голосе было проблематично:

— Чего надо⁈

— Хочу устроиться гладиатором, — сообщил я.

— Отправляйся в лудус, — посоветовал он.

Так называют школу, где обучают год-два тех, кто должен или хочет стать гладиатором.

— Разве что ланистой, — сказал я.

Так называли тренеров гладиаторов.

— Ты считаешь себя хорошим бойцом? — поинтересовался его собеседник.

— Лучше, чем ты думаешь, — без ложной скромности ответил я. — Это легко проверить. Готов сразиться сразу с двумя.

— Ты димахер? — задал он уточняющий вопрос.

— Могу быть димахером или фракийцем, скутаром (с щитом-скутумом, то есть мурмиллон, секутор, провокатор), гопломахом, эквитом и даже сагитарием (лучник), кроме велита и ретиария, — перечислил я.

— Воевал? — продолжил он опрос.

— А ты как думаешь? — ответил я вопросом и расшифровал: — Командовал турмой. Уволился, получив гражданство.

Я протянул ему бронзовые пластины, удостоверяющие мой статус. Мунерарий внимательно прочитал их. Судя по тому, как медленно двигались глаза, навыки чтения привили ему слабо.

— Что за задание ты выполнил? — с трудом дочитав, полюбопытствовал он.

— Спроси у императора, а то мне еще нужна моя голова, — шутливо попросил я.

Юмор не оценили, но, вернув бронзовое «удостоверение личности», мунерарий предложил:

— Приходи завтра утром в лудус Луция Дуилия. Он в северной части Марсового поля. Проверим, чего ты стоишь.

Карфагенянин посмотрел на него, как на сумасшедшего, однако ничего не сказал. Они вдвоем пошли к выходу, а я задержался, чтобы посмотреть, что и как тут. Гладиаторы и их команды были разведены по разным большим комнатам, в которые свет попадал через узкие горизонтальные окна, расположенные под потолком. По левую сторону коридора располагались люди Карфагенянина, по правую — Луция Дуилия. Поскольку я, скорее всего, буду в «конюшне» второго, заглянул в две правые. В одной сидели переодевшиеся гладиаторы, ждали, когда разрешат уйти домой или поведут в лудус. В другой пожилой врач стоял возле стола, на котором лежала Одиссея с перебинтованным правым бедром, поил ее чем-то из чаши. Судя по тому, как кривилось лицо гладиатрисы, напиток на вкус был той еще гадостью.

Видать поэтому, допив и увидев меня, произнесла грубо:

— Чего уставился⁈

Я решил поднять ей настроение, произнес серьезно:

— Сиськи у тебя красивые.

Если скажешь женщине, что она красивая, не поверит, хотя и не обидится. Надо точно указать, что именно тебе понравилось. Лучше всего выбрать глаза. Любое мнение о них сочтут имеющим право на существование. Сиськи — пункт скользкий, надо верить в то, что говоришь, или хорошо сыграть, иначе обидится и не простит.

— Жаль, что не могу встать! Я бы укоротила твой поганый язык! — агрессивно, но не очень убедительно, произнесла Одиссея.

— Я тоже люблю тебя, — улыбнувшись, произнес я и, не дожидаясь ответных признаний, пошел к выходу.

За такие слова еще никому ничего не укорачивали, поэтому и Одиссея промолчала.

— Договорился? — спросил громила, стоявший на входе.

— Вроде бы, но с Луцием Дуилием, — ответил я.

— Тоже хороший мунерарий, — произнес охранник тоном, каким выражают соболезнования по случаю преждевременной кончины близкого родственника.

Глава 23

Марсово поле быстро застраивается. Лет тридцать назад на этом месте был пустырь, на котором подростки бегали наперегонки. Теперь стоит прямоугольная двухэтажная школа высотой метров шесть с односкатной крышей с наклоном наружу, покрытой красно-коричневой черепицей. Вход один через арку, закрытую воротами из дубовых досок, покрашенных в красный цвет. В правой дверь с бронзовым кольцом, более светлым в нижней части, где за него брались, чтобы постучать. Открыл пожилой однорукий мужчина, окинул меня взглядом и, не ответив на мое приветствие, пропустил внутрь. Арочный проход, в котором стоял сильный запах навоза, вел в очень большой двор с вкопанными в землю, деревянными столбами и шестами с соломенными чучелами. Несколько групп, созданных по типам гладиаторов, тренировались под руководством ланист, бывших их коллег. Обычно лудусы специализируются на одном типе гладиаторов, но данная была многопрофильной, хотя преобладали скутары, которых проще обучить. Гладиусы и сики были деревянные, копья и трезубцы без железных наконечников.

Луций Дуилий сидел на деревянной лавке в тени у южной стены под деревянной галереей, идущей вдоль второго этажа, наблюдал за тренировкой. Что-то ему не нравилось. Заметив меня, успокоился.

— Опаздываешь, — ответив на мое приветствие, строго произнес он, хотя мы не договаривались на конкретное время.

У римлян сутки делятся на две половины — день и ночь, причем обе по двенадцать часов и зимой и летом, только в первом случае длиннее ночные, а во втором — летник, и лишь дважды в год, в дни весеннего и осеннего равноденствия, равны. Вдобавок ночные делились на четыре стражи по три часа каждая. Часы солнечные и водяные. Первые бывают и карманными, называются солариа. Это квадрант диаметром сантиметра три, напоминающий подставку для куриного яйца. На одной стороне дырочка, через которую солнечный луч падает на противоположную стенку со значками, указывающими время. Работают только на широте Рима, а южнее или севернее надо вводить поправку. Водяные встречаются реже карманных и