Акума, или Солнце мертвых - Александр Евгеньевич Белых

рассыпались на буковки, буковки расползлись букашками. Спи, старик, спи, малыш… Снится ни то, ни сё, ни то, ни сё… Кто же я? Пусто имя, тень…

Какие-то бессмысленные слова. Снится сныть-трава… Птица без гнезда. Гнездо без птицы. Я ни то, ни сё… Травка могильная…Сныть, сныть, сныть… Ни тело, ни мысль, ни сон… Ни мальчик, ни старик… Ни сын, ни отец, ни муж, ни любовник. Ни властитель дум, ни раб влечений. Я прах, собирающий себя в мысль. Я мысль, осыпающаяся прахом.

«Таков старик, под грузом тяжких лет, ещё хранящий жизни первый цвет; хотя он свеж, на нём печать могил тех юношей, которых он любил и пережил, и предал, предал, предал…»

В приполярной тьме в укор его живой совести, свидетельницы личного безнадёжного бытия, колёса поезда ритмично выстукивали лермонтовский стих, будто переехавший его поперёк горла. Завтра у него дебют в школьном театре, играют «Маскарад», в котором он предстанет в образе князя Звездича. Мысли его текли из яви в навь и наоборот, проникая в чужеродные сны, которые кто-то нашёптывал ему в надежде, что они будут записаны на облачном войлоке, из которого будет соткано созвездие Собаки и его Щенка…

Часть вторая

Сны Екатерины Павловны Соколовой

«У своего ребёнка хлеб возьми,

Чтобы отдать его чужому».

Анна Ахматова

28

«Угрюмый, насупленный всю зиму Исаакий возрадовался, возликовал…» Женщина закрыла блокнот, не закончив мысли, спрятала в сумочку. Екатерина Павловна Соколова прислонилась к окну трамвая, едущего из порта далёких Турухтанных островов. Пожилая полная женщина ничем особенно не выделялась среди других ленинградских пассажиров. В пальто из модного японского трикотина цвета сирени, в пуховом оренбургском платке, завязанным узлом на подбородке. На коленях у неё сидел, словно собачка-такса, дряхлый ридикюль. Пухлые руки женщины цепко держали потасканную поклажу, поглаживали дерматин.

Екатерина Павловна несла по жизни свои сны и воспоминания, как аквариум, боясь расплескать. Ехать ей было ещё долго. Ей нужно было на кладбище. На Всеволожском был похоронен её сын Рудольф, рядом с ним она берегла место для своей могилы, ухаживала за ним, заранее высаживая рядом разнообразные цветы. Любила ландыши, лилии, фиалки, примулы… « Еще ехать и ехать…» Она любила этот долгий весенний путь, потому что дорога наводила её на размышления, успокаивала. Солнце мелькало за окном, будто играя…

Велосипедист, в котором встречные узнавали документалиста Олександра Сабурова по его фирменной кепке с буквой «R», ловко обгонял трамвай имени Михаила Ивановича Калинина. Мысли его занимал самурайский рубиновый орден, увиденный им в антикварном магазине на Литейном. В ушах у него звучала Toccata D minor в исполнении Владимира Горовица. В состоянии дьявольского наваждения от музыкальной фасцинации ему мерещилось, что его преследуют то агенты ГПУ, то НКВД, то КГБ, то ФСБ. Страхи эти вдохновляли его на целлулоидное творчество. Иногда он шёл на хитрость, сам подбрасывал на себя компромат, выкладывая его в социальных сетях эротических знакомств, желая задурить плута. Прежде, усердно педалируя на велосипеде по излюбленным местам неухоженного Ленинграда под экстатические мелодии Скрябина, он, гениально чувствуя музыку ногами, тонкую нюансировку, переусердствовал, переиграл правой ногой (артрит коленного сустава), отчего стал прихрамывать. Хромота обернулась для него открытиями в области хроматографии его солипсического монтажа.

В спицах на колёсах куролесили лучи весеннего солнца, слепя слезливые глаза Екатерины Павловны. Не очевидно было, что велосипедист и пассажирка трамвая, хоть и двигались в одном направлении, но двигались они в разном времени, и разница эта была более сорока лет лет из-за интерференции времени»

Подсела какая-то женщина, спросила, скоро ли квантовый переход? «Наверное, сумасшедшая», – подумала Екатерина, но вежливо посоветовала, чтобы та обратилась к вагоновожатому электрохода.

Протиснулась кондуктор с зорким глазом на безбилетников, стала обилечивать пассажиров да приговаривать:

– Счастливый билетик, пожалуйста! Всего три копейки! Екатерина Павловна закрыла глаза. И не то чтобы задремала, а предалась блуждающим снам, наплывавшим рассеянными облаками. Она вспоминала обрывками свой сон от 17 февраля 1974 года, записанный карандашом в специальный черный блокнотик, который помещался в её сумочке. Это был её сонник и денник. Она снова увидела тот давний-давний сон, что приснился накануне гибели сына, как пришла сестра Поля в пальто на голое тело.

«Я лежу, она сидит за столом, молчит. Я говорю: «Поля, ты подожди, я сейчас встану, и мы будем пить чай». Она сердито встаёт и уходит. А я кричу ей вслед: «Вернись!» Она вернулась, сунула голову в дверь и резко говорит: «Я жду вас к себе, обязательно приходите с Рудиком». Потом добавила: «Наварю киселя, напеку блинов. Только обязательно с Рудиком!» И я проснулась в страхе, хотела ехать тотчас на кладбище, обращаюсь к Рудику: «Поедем к тёте Поле, она мне приснилась, сегодня годовщина её смерти». Рудик сказал: «Я не пойду, мне надо купаться». Взял рюкзак и ушёл. Я позвонила Лизовете. Она стала меня отговаривать, чтобы я не ехала, мол, может случиться несчастье, и ты лучше никуда не езди, сказала она. Я послушала Лизовету и не поехала, весь день ходила под впечатлением этого сна. И вот сон сбылся. Какое несчастье! 6 марта 1974 года Рудик на работе упал с лестницы… Умер 19 марта 1974 в больнице, похороны 23 марта, у мамы на Всеволожской в одной с ней могиле будут лежать».

Она вынула из сумочки конверт с письмами сына. Он всегда вначале письма писал дату. Развернула и в который раз стала перечитывать, шевеля губами.

«15 марта 1953. Здравствуй, моя дорогая, любимая мамуленька! Вот вчера получил от тебя письмо, в котором твои стихотворения, и решил отвечать тебе тоже письмом со стихотворением. Твои стихи мне очень понравились. Я тоже, мамочка, 6 марта 1953 года начал писать стихотворение под глубоким впечатлением, но, написав две строфы, я его бросил, но получив от тебя письмо со стихами, я решил докончить его и послать тебе. Вот сегодня в воскресенье я его докончил. Так что твое письмо заставило меня тоже его докончить, чтобы не остаться перед тобой в долгу. Ты, пожалуйста, его там никому не показывай, хорошо? А то стыдно. Это первое мое стихотворение за всю жизнь. Сам не знаю, как оно у меня получилось. Напиши мне свою рецензию. Да, мамочка, я счастливый, потому что видел Сталина. Действительно в Колонный зал было попасть нелегко. Люди стояли сутками, брав с собою пищу. Я еще никогда не видел такой скорби, какая была