Год Водолея - Татьяна Чебатуркина

Перестроечная круговерть подтолкнула не растерявшихся, осмелевших братьев, развязала им руки, позволила забыть такие понятия, как «совесть», «порядочность». Леса вокруг было в избытке. И братья развернулись.

Желающих поживиться по – крупному на всех этажах власти хватало. Только нужно было их аккуратно выявить, раскрутить, подкормить, и, самое главное, запустить в дело, чтобы все колесики – от рядовых лесников, заготовителей, перевозчиков леса до оптовиков и железнодорожников – исправно выполняли свои обязанности, получали свои гроши, подписывали нужные документы и, главное, помалкивали.

К верхнему эшелону был индивидуальный подход.

Не обучавшиеся в высших учебных заведениях основам маркетинга, после окончания сельскохозяйственного техникума оба брата штудировали купленный в книжном магазине сборник, больше надеясь на свои природные способности, жизненный опыт и знание многих людей в районе.

Молодого приезжего лесника Тараса Тополева, когда он начал со временем выкаблучиваться, выступать, хамить старшим, несмотря на предупреждения, потом угрозы, решили немного попугать. Соберет свои вещички – скатертью дорожка, своих местных, послушных вокруг много.

Пошли ночью четверо надежных – единственный сын старшего брата, Самуила Афанасьевича, Сергей, сын младшего брата, Григория Афанасьевича, Николай, и егерь Константин с сыном Романом. Приказ был однозначный – расстрелять по окнам дома лесника всем из своих карабинов по дюжине патронов. Если кого и зацепят из семьи, потом оправдаются – свои люди были и в милиции.

Еще затемно, под утро привезли на вездеходе уже закоченевшее тело убитого Сергея, внесли в зал, положили на нарядный кожаный диван, включили верхний свет, и у Самуила Афанасьевича случился инсульт. Когда егерь Константин, правая рука хозяина, вышел вперед, загораживая растерявшихся у двери молодых людей, и пробормотал глухо: «Сергея не уберегли», Самуил Афанасьевич резко сбросил на пол расписной, корейский плед, сделал рывок, хотел спрыгнуть с высокой двуспальной кровати, но так и остался сидеть, опустив босые, волосатые ноги на пол, словно передумал вставать в такую рань, и только указывал пальцем на дверь, мычал что-то бессвязное. А потом повалился кулем назад, навзничь, безобразно выпятив толстый живот в широких, полосатых, семейных трусах. Мычанье перешло в жуткий, животный, непрекращающийся вой: «А-а-а!»

Зато мать Сергея, Мария, в ночной рубашке, растрепанная, седая, все поняла сразу. Она слетела с кровати, в полумраке зацепилась босой ногой за шерстяную дорожку, упала на пороге спальни и на коленях поползла через зал к дивану, шепча: «Сережа! Сереженька! Вставай, сынок! Видишь, какая у тебя мать неуклюжая! Помоги, родненький! Вставай скорее!»

Через десять минут сын егеря Роман притащил заведующего больницей, который был и терапевтом, и хирургом в одном лице. Тот, глянув с порога на диван, кинулся спасать хозяина дома, который хрипел на кровати, всадил ему несколько уколов, поняв, что молодому Смирнову его помощь уже не нужна.

Самуила Афанасьевича откачали. У него отказала полностью правая сторона тела. Он не мог говорить и лежал смирно, уставившись глазами в какую-то точку на потолке, ничего не ел и не пил, не реагировал на уколы и вопросы, испражняясь прямо на чистые простыни. Ему постоянно меняли системы с витаминами, но побоялись везти по разбитым дорогам в осеннюю распутицу до районного городка.

Когда через два месяца Самуила Афанасьевича стали усаживать, обложив подушками, как младенца на кровати, он мычал что-то не понятное, шевелил пальцами левой руки, словно пытался что-то объяснить бессловесно, но потом беспомощно затихал, экономя и собирая силы до следующего раза.

В дом взяли прислугу – молодую, крепкую одинокую бабенку, которая торговала на рынке, чем придется. И теперь только ее громкий голос, безразличный к страданиям и трауру, цепко носился над дорогими коврами, импортной мебелью, забиваясь постепенно в складки тяжелых гардин.

После похорон Сергея его мать Мария тоже, словно потерялась в своем огромном доме. Молча бродила по бесконечным залам, иногда стояла в дверях спальной комнаты, безучастно смотрела, как подмывали ее мужа, меняли ему белье, потом поворачивалась и уходила в кухню. Ставила на электрическую плиту чайник и забывала про него, хотя своим отчаянным свистом он умолял, чтобы его выключили.

Первыми словами, которые, наконец-то, через три месяца разобрали из бессвязной речи Самуила Афанасьевича его брат и племянник, была явная угроза: «Найди эту сволочь и убери!»

Младший брат, Григорий Афанасьевич, согласно закивал головой: « Не беспокойся, брат, все сделаем, ты нас знаешь!», но потом дома сказал старшему сыну:

– Найти Тараса в Москве вряд ли удастся сразу. Через год, если у него там что-нибудь получится с пропиской, можно будет поискать. А так – пустая трата и времени, и денег! Надо в селе покараулить, поспрашивать у знакомых Тополевых, с кем они дружили, общались, вдруг пришлют письма, какие поздравления случайно. Жаль, что у них здесь родни нет никакой. Да, точно, надо про них узнать: откуда родом, где родители? Ты, Николай, этим здесь, в районе займитесь! А Антону сподручнее будет в Красноярске пошарить, пока он там на учебе старается! Хоть какой-нибудь толк от него будет, правдолюба паршивого! Если Самуил отойдет, поправится, он от нас не отстанет, я его хорошо знаю! Поищи, Коля, старательно, особенно в больнице расспроси! Непростая у Тараса была жене, эта Анна! Женщина с характером! Вон даже наш Антон в нее был влюблен! Нужно узнать, откуда она сюда приехала на работу, где училась, с кем дружила. А потом возьмем ее родителей за жабры. И в Москве разыщем, если повезет!

Глава 3. ГОРОСКОП ДРУИДОВ

Злата тогда смутно запомнила Москву, переезды с одного вокзала на другой, ожидание на жестких неудобных лавках, потом сквозняки на верхней полке в поезде, когда оглушал шумом и свистом внезапно проносившийся встречный товарняк. И, как постепенно светлел горизонт, словно куда-то разбежались и попрятались за пригорки густые лесные массивы, оставив просторы распаханных полей и весеннюю зелень расцветающей степи.

На каком-то глухом разъезде все бросились к окнам – рядом с одноэтажным старым зданием вокзала времен строительства железной дороги был привязан настоящий живой верблюд, терпеливо дожидавшийся своих хозяев и равнодушно поглядывавший на легкую суматоху у вагонов. Он был такой важный и независимый, этот житель пустынь, что мать ужаснулась:

– Господи, куда нас нелегкая занесла? А Лида говорила, что тут Волга и поля нетронутых тюльпанов!

Волгу во всей красе они увидели после Саратова. Поезд, долго пробиравшийся мимо огромных дымящихся заводов, нефтеналивных баков, горящих факелов химкомбината, выскочил на простор прибрежной полосы с многочисленными притонами рыбацких лодок, свежего беспокойства манящей громады водохранилища, с невиданным размахом такого хрупкого среди зеленовато-черных волн и течения гигантского железнодорожного моста. Когда глаза сами закрывались от мысли, что, если наш неторопливый поезд вдруг спрыгнет, сорвется с такой сумашедшей высоты вниз?

А отец смеялся, чистил внизу, на столике купленных на станции вареных раков, протягивал им наверх раковые шейки, которые, оказывается, были раковыми хвостами:

– Ну, что, путешественницы, половину страны проехали, может быть, дальше поедем, до самого синего моря?

А они с сестренкой отрицательно качали головами:

– Нет, мы хотим домой!

Злата очнулась, когда у калитки раздался пронзительный голос Ольги:

– Златка, ты там живая? Спишь до обеда! На тебя мою мамку надо наслать! Уже давно бы в огороде все грядки с картошкой пушила! Злата, да откроешь ты, наконец, свою калитку, или мне через забор перелазить придется?

Злата откинула крючок, взяла ключи и стала открывать замок, на который закрывалась старинная, еще с дореволюционных времен хорошо сохранившаяся дубовая калитка. И, что интересно, закрывалась не снаружи, с улицы, а именно со двора, изнутри на тяжелую металлическую щеколду.

– У нас укрепления во дворе, как на случай обороны, – смеялся отец, а мать качала головой:

– Не любили гостей бывшие хозяева, вот и прятались за высокими заборами.

Ольга поставила на край кухонного стола тарелку с аппетитными пирожками, потянула Злату за край косы:

– А все-таки ты, моя подружка, – красавица! Не то, что я, – рыжая, широкая, коренастая! Где у наших пацанов глаза? Ешь пирожки, пока горячие! И приходи к нам сегодня вечером в девять часов на проводы.

Валерку забирают завтра утром в армию. Приехал на каникулы из своего института, а вчера принесли повестку. Мать в расстроенных чувствах, а куда деваться? Валерка знал, что его заберут, но не думал, что так быстро. Приходи, подруга, обязательно. Он ведь тебе давно нравится, хотя у моего братца что-то ни с кем ничего путного не получается. Несерьезный товарищ!