Год Водолея - Татьяна Чебатуркина

Злата уже опаздывала на работу, ей до слез было жаль мать. И образ отца вдруг начал обидно тускнеть. Если он задохнулся там, в большом городе в суматохе набежавших проблем, которые он, сильный мужчина, никак не может раскидать, чтобы вздохнуть свободно и независимо, то чем она, Злата, могла помочь этим потерявшимся взрослым?

«Я буду работать, чтобы меньше оставалось времени для страданий и слез. Работа лечит, – говорил отец. Вот, опять про него вспомнила! Пусть ему икнется! А у нас все получится, – она села на велосипед и помчалась на работу. – И, самое главное, – она сама, лично будет относить тете Любе и Ольге письма от сына и брата».

Валерий писал редко, и чаще ей, Злате, чем родителям. Письма были лаконичные, информационные, без особых эмоций. Но его обращения «Здравствуй, дорогая Златочка! Моя милая Злата!» заставляли ее чувствовать себя, как при нырянии с обрыва, когда набрала при глубоком вдохе побольше воздуха, долетела до дна, и несколько секунд видишь совсем другой, призрачный мир подводного царства с потревоженными, вьющимися по течению тонкими водорослями, растерявшимися от неожиданности мальками, и должна, не раздумывая, немедленно его покидать.

Она жила теперь в выдуманном ею мире глубокой влюбленности, не замечая пролетающих дней, обыденности повседневной работы, когда с тяжеленной сумкой газет и журналов объезжала на велосипеде улицу за улицей. Ей стали доверять выдачу пенсий пенсионерам на дому, предупреждая постоянно, чтобы не потеряла деньги.

Всю первую зарплату принесла матери, гордилась собой, что выдержала, не бросила.

А рано утром, купаясь в свежести просыпающегося еще сонного дня, в письме далекому другу в большом уральском городе она с нетерпением и откровенностью выплескивала свои суждения о прочитанных книгах, местные новости, забывая о разнице в возрасте. Страницы дневника оставались пустыми. А сотовый телефон отдыхал на столе – на разговоры не было денег.

Валерий почти всегда соглашался с ней в письмах. Письменная связь его вполне устраивала. Иногда кратко, но аргументировано возражал. Видимо, у него было еще меньше времени, чем у нее:

«Злата, смотри, не отрезай свои косы! Ты – такая юная и прекрасная, и каждый день я мысленно любуюсь тобой! И, наверное, нужно некоторое время, чтобы понять, что мой выбор тебя не случайный, а на всю жизнь!»

Он был рядом, смотрел на нее с фотографии, где застыл, приготовившись к отражению броска в футбольных воротах школьного стадиона, в белой майке и синих спортивных штанах. Его сфотографировала учительница пения, а Злата вытащила без спроса из пачки готовую фотографию, когда разрисовывали какой-то стенд для школьного коридора.

Глава 6. ОТ ПРОШЛОГО НЕ УБЕЖИШЬ

Мать в конце лета перешла на работу фельдшером на «Скорую помощь», где оклад был больше, запряглась в работу и днем, и ночью. Она похудела, вытянулась, и рядом со Златой выглядела, как старшая сестра, особенно, когда сделала короткую молодежную стрижку. Ее светлые волосы удачно скрывали появляющуюся седину, а когда подкрашивала глаза тушью, то ее удлиненное решительное лицо, со слегка вздернутым аккуратным носиком принимало почему-то неприступное выражение, словно она давно приготовилась к схватке и ждет наступления от всякого, кто намеревался с ней заговорить.

У постели больных она терпеливо выслушивала жалобы, не торопясь, проводила диагностику, часто увозила больных на стационар, вызывала специалистов, особенно, если были жалобы на боли в сердце. Врачи злились, а мать жаловалась Злате:

– Если бы у меня был диплом врача, а не фельдшера! Ты, доченька, бросай свою почту и садись за уроки. И выбирай, наконец, куда пойдешь учиться! Если решишь идти в медицинский институт, то я тебя завтра же устрою санитаркой в общее или хирургическое отделение, и проверяй свою готовность спасать чужие жизни. И только высшее образование! Сейчас без диплома в жизни ничего не добьешься! Видишь, какая заваруха продолжается в стране. И неизвестно, чем все закончится. Хоть бы войны не было!

Тридцать первого августа Злата решительно огорошила заведующую почтовым отделом:

– Я буду работать и дальше. Нам нужны деньги.

В деревне никакие секреты долго не утаишь. Потихонечку расплескалась и эта довольно интересная новость, что у Тараса в Москве появилась новая жена, что деньги он присылает редко, а Анна на него в суд отказалась подавать из-за своей гордости. Одни жалели девочек, проклиная эту чертову жизнь, когда половина мужиков района устремилась на заработки в крупные города и на Север. В классных журналах на последней странице засверкали зловеще пугающие строчки: у мам – безработная, у отцов – на заработках. Другие женщины ехидно улыбались – не сумела эта приезжая красотка мужа удержать, теперь будет женатым мужикам глазки строить.

Заведующая, осторожно вздохнув, кивнула головой: «Работай, детка!» – и вручила Злате большую заказную бандероль на имя матери. Обратный адрес был – город Красноярск.

Но когда мать ножницами разрезала оберточную бумагу, сверху на каких-то пожелтевших папках лежало письмо. Почерк был незнакомый. По мере чтения письма мать вдруг так заметно побледнела, что Злата не выдержала:

– Господи! Что там такого страшного тебе привиделось?

Мать сгребла обертку, содержимое бандероли, придвинула к себе и закрыла обеими руками, навалившись на стол грудью:

– Злата, милая, иди, погуляй! Оставь меня на полчаса в покое! Прости, доченька! Очень серьезные новости!

Злата, пожав плечами, пошла к соседям. Ольга попросила помочь укоротить школьный сарафан по максимуму.

Письмо было от Антона Смирнова. И такая зловещая, настороженная, какая-то угрожающая тишина повисла, закупорила окружающее пространство, словно от этой груды бумаги начал расползаться по чистым деревянным полам, скромным узким половикам удушающий своей смертельной отравой без запаха невидимый газ прошлого испуга и вернувшегося страха.

Анна смотрела на начальную строчку письма: «Здравствуй, Анна! Пишет тебе Антон Смирнов. Аня, все очень серьезно!» Она закрыла глаза ладонями, крепко зажмурилась и вспомнила…..

…Срок беременности был уже приличный, декретные начислили, но работать было некому. И Анна согласилась подежурить в больнице ночью, когда в их маленькую ординаторскую ворвался в теплой зимней куртке, в грязных резиновых сапогах Антон Смирнов:

– Зови скорее Михайлыча, Аня! Мать умирает!

Ивана Михайловича в деревне не было. Уехал рано утром на своей машине на совещание в райцентр. Поздно вечером позвонил, что остался ночевать у дочери, так как не успел в аптеке получить лекарства и сдать отчеты.

– Что ты кричишь? Почему не привез мать в больницу? – Антон был по возрасту такой же, как она, только недавно вернулся из армии, нигде не работал, пил и гулял с дружками больше месяца, хулиганил по ночам, приставал к незамужним девчонкам на танцах. Его побаивались, вернее, его старшего брата, Николая, – главаря местной шайки. И сейчас Антон был пьян настолько, что, схватившись за спинку старенького стула, стоял, раскачиваясь вместе с ним.

– Ну, сделайте что-нибудь скорее! У нее кровотечение! Она в луже крови лежит одна, пока я тут прохлаждаюсь!

Ребенок внутри живота проснулся, разминаясь, но медлить было нельзя. Анна натянула осеннее пальто, которое еле-еле сходилось на расплывшемся животе, который по прогнозам санитарки Галины предвещал рождение девочки. Почти силой выдернула из рук потерявшегося Антона скрипевший стул:

– Бери больничный чемодан! Побежали!

Дом Смирнова – младшего стоял на околице села, на отшибе, поднявшись над окрестными лесами своими красными кирпичными стенами, красуясь вычурными изгибами непривычной для деревни зеленой черепичной крышей над двухэтажным огромным особняком. Сейчас, во мраке осенней распутицы эта громадина освещалась только сиротливо приглушенным светом садовых фонарей за высоченным железным забором и двумя одинокими окнами первого этажа.

– Где твой отец? И ворота все нараспашку! – они вырвались из топи раскисших сельских улиц, наконец, на твердое покрытие каменных плит ухоженного двора.

– А черт его знает! Он дома почти не живет! У него квартира в городе, где бабья хватает! Ему мать давно не нужна! И Колька там же!

Маргарита Васильевна лежала на жестком узеньком диванчике, бледная, на распухшей щеке под глазом багровел, словно нарисованный зловещей кистью, уродливый синяк. При виде Анны она испуганно натянула до носа мягкий плед.

– Что случилось, Маргарита Васильевна? Антон меня напугал, – когда-то жена младшего Смирнова была видной статной дамой, но, родив двух сыновей своему мужу, занималась только детьми и хозяйством, не имела подруг, стала примерной прихожанкой в церкви райцентра, исправно ездила туда и посещала все службы. Муж потерял к ней всякий интерес, говорили, что временами после пьянки жестоко избивал жену, но все это происходило за высокими заборами. Жалоб от нее никто никогда не слышал.