Барабаны летают в огне - Петр Альшевский

Помощник бы взмолился его не воспитывать, к кресту не гвоздить, но капитан приказал бы ему, не хныкая, палубу драить.

Nihil turpi turpius, нет ничего позорнее позора, опозоренный Валлос, наработившись бы, уселся, за добросовестный труд Ликомед Орифаонис поблагодарил бы его пожатием руки и уловил, что рука у Валлоса ледяная.

Почему у тебя руки холодные? – спросил бы у него капитан.

ПОТОМУ ЧТО Я УМИРАЮ, ответил бы Валлос.

Если бы Валлос умирал и у него поинтересовались, чего он сейчас хочет, он бы пробормотал, что он умирает и из-за особенностей волочащего в могилу затухания сильных желаний не имеет, но перед кончиной он не против послушать скрипичный секстет из Киссонерги.

Позовите их для умирающего… товарища и земляка… за ваш счет.

А их выступление нам во сколько обойдется?

Недорого.

А музыканты они умелые?

О сколовшихся я плохо не говорю.

Бесстрашные добытчики редчайших созвучий, смертоносные юноши с заточенными под убийство смычками, на наркотики они подсели еще до того, как за скрипки взялись, но стоило инструментам появиться, как заштатная компания наркоманов возвысилась до натягивающего фраки ансамбля музыкантов, целеустремленным музыкальным развитием не занимающихся.

Первую скрипку в ЧЕРДАЧНЫЙ, ВПРЫСКИВАЮЩИЙСЯ КОЛЛЕКТИВ Тиндарей Геллас принес.

Он-то первой скрипкой и стал.

Нагрев, закачка, впрыск, Геллас – у него скрипка, прячущемуся в свободных одеждах Гелласу мямлят, что он совсем голову потерял, а он отвечает, что если вы об одежде, то она у меня на вырост.

Да не вырастешь ты уже, пробасили ему.

Я требую элементарной здравости, сказал Геллс. Мне всего семнадцать недавно исполнилось!

Но ты на игле.

Я вспомнил… вероятно, я и вширь не успею раздаться. Но у меня скрипка!

И откуда у тебя твоя долбаная скрипка?

Из Пафоса. С юбилея моего дальнего и дряблого родственника Кинтероса. Нас, кровными узами с ним связанных, в ресторан за сотню понаехало и после еды и выпивки танцы ПОД СКРИПКИ. А я топтался и сгибался, не поев – ломка у меня шла.

Я выпил, но вином ее разве прогонишь… я издыхаю, а скрипач передо мной здоровьем брызжет, по струнам наяривает, я скрипку у него выхватил и с ней от него пошел.

Он за мной, рукой мне в плечо, чтобы я остановился и мой поступок ему разъяснил, а я на ногах почти не стою и с прижатой к груди скрипкой от его прикосновения я свалился.

Скрипка растрескалась, скрипач разорался, но моя родня виноватым посчитала его. Других скрипачей никто не тронул, а этого за нападение на меня увели на кухню и… шинковали там или в кипяток окунали, я у вернувшихся не спросил.

Я лежал, а рядом со мной скрипка.

Ботинком ее пододвинули ко мне.

Кто ее ко мне подоткнул, тот и из ресторана меня увел.

МАКРОВИЙ ВАЛЛОС.

Он меня поднял и до своей квартиры поддерживающего меня захвата не ослаблял. Человечность, говорил, я мало к кому проявляю, но к тебе, мальчик, она у меня проснулась.

Не отпуская меня, себя он изматывал, но когда я посреди ночи очухался и его растолкал, он, зевая, сказал, что благодарить его не за что.

Погляди, сказал, в прихожей.

На что глядеть, я не понял, но вышел и пока искал, где включается свет, подумал о скрипке. Ничего из случившегося не помнил, но скрипка в мыслях возникла. Выключателем щелкнул, от светового взрыва зажмурился, на стойке для обуви скрипка. И в голове стало рассветать – меня пихнули, я не устоял, его ботинок придвинул ко мне развороченную скрипку… капала вода.

Я умылся, кран закрутил, а она капала. БУДНИЧНО, ИЗВОДЯЩЕ, уставившись в висящее над раковиной зеркало, я додумался до того, что если меня сейчас сфотографировать, высшие церковные деятели использовать мою фотографию, как икону, не разрешат.

Зубной пастой я написал на зеркале мой телефон.

Соберется Валлос со мной связаться – номер мной ему дан.

В Киссонергу ночью доблестно, шагом, у вспаханного поля приступание к издыханию от усталости, но не заваливание в грязь, а запрыгивание в прицеп к бидонам с молоком; рассмотрев, что в него кто-то залезает, выбравшийся погадить водитель со спущенными штанами поспешил к машине – с подтянутыми бежится быстрее, но когда он их подтянул, бежать ему было некуда.

До машины он уже добежал и теперь думал, куда же ему соваться: в кабину и ехать? в прицеп и разбираться? если задуматься, безобидный мягкотелый субъект в прицеп затемно не заберется.

В нем беглый каторжник, ДОРОЖНЫЙ МАНЬЯК, его не то что вышвыривать – на разговор вызывать рискованно.

Сейчас он в прицепе свернулся, но только я его побеспокою, он выпрямится, спрыгнет и ко мне!

А сядь я в кабину, он в пути перескочит на ее крышу, протиснется ко мне в окно и, жутко сказать, что…

Не туда я бежал. Мне бы от машины как можно дальше и где-нибудь в полях затеряться.

ТИНДАРЕЙ ГЕЛЛАС в прицепе зашумел, задрожавший Нелей Эвриклесис от машины отпрянул, в прицепе у меня монтировка, но на мою-то голову она и падет…

Чего мы движение не начинаем? – бессвязно набормотавшись, спросил Геллас.

А ты… по голосу ты не взрослый.

Я семнадцатилетний. Побывавший на на семейном празднике, где ауру мне пробили. Мне в Киссонергу.

Ее я должен проехать, промолвил Нелей. С тобой, но лучше без тебя. Ты, парнишка, из прицепа бы… монтировку ты там не нашел?

Она у меня.

Что же я предписание врача-то не выполнил, вздохнул Эвриклесис. У меня шоферская болезнь – геморрой. Из-за обострения врач мне сказал за баранку не садиться, а я ослушался… и мне аукнулось. Против меня молодость и монтировка.

Повезете меня в кабине, я в нее не с монтировкой – со скрипкой перейду.

Говоря условно? – осведомился Нелей. – Как бы НЕ С ВОЙНОЙ, А С МИРОМ?

Как бы, не как бы… со скрипкой, значит, со скрипкой! Я подразумеваю прямой смысл.

Протягивая смычком струны, чуть ли не засосывая его Эвриклесису в ухо, Тиндарей Геллас катил в Киссонергу под скрипичные и шоферкие завывания.

Водитель кричал: «Мне нужна поблажка!», скрипка оглашенно пела: «Виитьиитьиитььиииивьи!!!», чердачные друзья наверняка переваривают в забытье вчерашнюю дозу и на чердаке бы их Геллас застал, но его чаю испить потянуло.

С молоком.

Пакетик чая, бидон молока, пакетик я возьму в забегаловке Махаороса, бидон у тебя – пакетик в бидон и накреню, полью, НАСОСУСЬ, ознакомленный с его идеей Эвриклесис на бидон молока из своего прицепа не расщедрился.

Согласен, промолвил Геллас. Я тебя не прошу, ты меня, опомнившись, не уговариваешь – соглашение нами достигнуто. Чем его закрепим?

Какую бы ловушку ты ни затеял, пролепетал Нелей, я не попадусь.

А к Махаоросу по чашечке чая дернуть со мной зайдешь? Ты меня вез! За это с меня чай.

У Эвреклисиса скоропортящийся груз, Киссонергу он обязан стремительно МИНОВАТЬ ТРАНЗИТОМ, но на напористость юноши он нехотя кивнул и ему горячий чай, ему слоеный пирожок, а Геллас отхлебнул и опрометью наружу.

К машине с бидонами.

Заметив через окошко проникновение в его незапертую кабину, Нелей Эвреклисис подлетел к ней беседовать с Гелласом по душам.

Очистить мою кабину, сказал Эвреклесис, я повелеваю тебе четко, и ты…

Давай ключи! – заорал Геллас.

Тебе от меня за твое…

Ключи от зажигания!

А такую твою нахрапистость тона что подкрепляет? – спросил Эвреклесис. – Что у тебя есть, чтобы я тебе не сказал, что иди-ка ты, мальчик, в задницу?

Не у меня есть, промолвил Геллас. У тебя.

Ну ясно, ты сейчас ребячливо заявишь, что у меня есть челюсть, и ты мне ее свернешь, раздробишь ее скрипкой…

Я С ТОБОЙ НЕ СПРАВЛЮСЬ, сказал Тиндарей.

Конечно, я же мужик, а ты пацан… и как же ты меня принудишь ключи тебе отдать?

Разгромом, ответил Тиндарей.

В драке меня разгромишь? Но ты же говорил, что тебе со мной…

Кабину я тебе разгромлю. Обивку разорву, рычаг переключения передач выверну, дверь в кабину я закрыл изнутри, и тебе от моей выходки не уберечься. Почему мы друг друга слышим? Потому что стекло опущено. В этот проем ты мне ключи и подашь.

Рычаг ты мне не вывернешь, промолвил Нелей.