Барабаны летают в огне - Петр Альшевский

В продолжении нашего знакомства в моей кровати я вам, святой отец, не откажу, промолвила она. Однако, извините, не авансом.

Когда твоего брата подлечу, тогда и тебя получу? – уточнил Онисифор.

В какое место решите, туда и вставите.

Направляться к девушке в рясе стеснительно, да и парнишку бы перекосило: под сенью испуга, что дяденька священник пришел его причащать, толкающие к выживанию свойства характера у него парализует, а отцу Онисифору для сотворения чуда надо, чтобы мальчик действовал с ним заодно.

Я его к выходу из пещеры подтаскиваю, но и он сам чем-нибудь перебирает. Руками отталкивается, коленями подгребается, мы ориентируемся на незримый фонарь божьего промысла и темнота вокруг нас осветляется, мы движемся верно!

Перед нами курочка.

Клюнула зерно и раздался взрыв.

Твою чтоб, не то что-то… будет не то, а это – не курочка-птичка, а курочка-девушка.

КУРОЧКА-КРАСОТКА.

Увидеть, что она не кто-то, а сестра вытаскиваемого мною брата, органично в десятку.

Но красота у нее не максимально возможная, и без больших усилий я не ее, я выставляю перед собой… привязываю передо мной к стулу… ух и преслестная же она. Глаз не оторвешь!

ОБЛАДАНИЕ МОЕЙ ПРЕЛЕСТЬЮ ВАШИ СИЛЫ НЕ ПОДОРВЕТ? – кротко поинтересовалась она.

Воины гибнут, прохрипел Онисифор. Но им утешительно принять гибель доблестную.

У воина, улыбнулась она, болтается меч. Или член. Всей моей завлекательностью я простираюсь к нему, спрашивая, чего же он болтается? Отчего не встает?

Да я, знаете, кто… воин, не воин… кое-что мною не озвучивается. Что я за воин и почему вольная жизнь не для меня, я тебе… ну бог с тобой, слушай. Я ВОИН ХРИСТОВ.

Как же вы, милый мой, с лица спали, промолвила она. Страдальческое оно у вас!

Проводить время в обществе умопомрачительной, привязанной к стулу женщины, мне… хорошо, но грешно.

Предстоящее захватывает вас не беспредельно, вздохнула она.

От грозящего мне щелканья закрывающегося капкана меня потряхивает, пробормотал Онисифор.

Вами руководила мысль меня отодрать, но руководство в вас сменилось и вы…

Мною руководит всегда лишь Христос! – убежденно выпалил священник.

И когда меня к стулу привязывали, ОН ВАМИ КОМАНДОВАЛ? – спросила она.

А какие ты приведешь свидетельства того, что это я тебя привязывал? Что это я, я догадываюсь, но мне, чтобы я воистину трагически устыдился, мне бы не догадок, а сведений.

Возьмите меня за грудь.

Я бы охотнее тебя не за нее, а…

Он живет в моем лифчике. Давите мне на грудь, и он выйдет.

А он… он при вас, но он… он…

Свидетель. ВЫСОКОМЕРНЫЙ ТАРАНТУЛ ХЭК.

Старается меня не злить, в рацион тарантула меня вводит, ее игра в том, что я за тарантулом, а он меня укусит? Ситуацию я не отпущу. Рыцарской железной перчаткой грудь девушки обдеру, но тарантулу железо не прокусить, и этой перчаткой мне бы обзавестись, мне бы присмотреться не ржавеет ли она со мной рядом – за прикосновение железом к нежной женской груди от рыцаря я бы наслушался.

Восседая в своем конном статусе, он бы повозмущался моей непочтительностью и пригладил бы мне волосы тупым концом копья.

Низкий червь! – заорал бы. – Даме надо служить, а не грудь ей портить!

От копья по макушке меня бы нешуточно повело, но я бы сумел ему высказать, что его ЗАБОТЫ МИРСКИЕ, и если он служит даме, то я Христу. Иисусу Христу!

Ты понимаешь, всадник ты равнинный, кому я служу?!

За Спасителя Иисуса его копье, я полагаю, на меня не опустится. Выкрикни я ему, что он гнида и тварь, он бы снова по мне долбанул, но я упирал на Христа, и это меня выручит. От первого приложения копья я сейчас все-таки свалюсь, от сотрясения у меня пойдет рвота, но рыцарь меня оботрет – не атеист же он. Не агностик. Я ему, что я служу Христу, а он ко мне на коне и лошадью меня затопчет? А конь, метя территорию, вдобавок на меня и… безобразная сцена! Конь – не собака, рыцарь – не безбожник, однако какого черта я о них думаю?

У МЕНЯ ТУТ ДЕВУШКА.

У нее тарантул.

Вы сказали, свидетель? – спросил у нее отец Онисифор.

Хэк, промолвила она. Когда вы привязывали меня к стулу, он выглянул и вас рассмотрел.

Ну рассмотреть-то он, наверное, мог, но чем он подтвердит, что он меня рассмотрел?

Чистосердечным признанием.

А форма признания, она… ему вопрос, и он на вопрос кивок?

Тарантул Хэк – говорящий тарантул.

Но если он говорит, пробормотал отец Онисифор, пускай говорит из вашего лифчика. Чего мне его извлекать?

Так он не скажет, заявила она. Хэк у меня высокомерный! Его необходимо перед собой посадить, на равных с собой разместить – сразу о деле его не пытайте. «Что видел, выкладывай! Меня ли рассмотрел, выдавай! Я тебя тороплю, поскольку не о деяниях же апостолов мне с тобой разговаривать!». Простоту манер он не воспринимает.

Тяготы, НЕУМЕРЕННЫЕ ТЯГОТЫ, расстегивать ее рубашку отцу Онисифору не сказано, но священник делает и его добродетельность обваривается, лифчик к груди прилегает без зазора, тарантулу Хэку в нем тесно; надавишь, глядишь, и раздавишь, но давить ей богу хочется, приоткрывшиеся поверх красной материи груди влажнеющие ладони отца Онисифора так и зовут, тарантула Хэка в ложбинке не наблюдается и в ней он при нажатии не пересидит, ему будет жарко! из-за опасности для его жизни вдавливающее надавливание я не отменю, тарантула Хэка, как тесто, раскатаю, прижатые к грудкам руки, выворачиваясь, закрутятся – грудки вздернут, разведут… мерзкого тарантула беречь, а себя ломать? его в привилегированном положении оставлять, а себе ничего не дозволять? многочисленные смерти жирафов, людей, черепах, а мне тарантула жалей, «И призови меня в день скорби; Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня».

Куда ты попадешь и сможешь ли ты меня славить, я не знаю, но я тебя, Хэк, избавлю.

Из-за кого-то более достойного страстность бы моя укротилась, но из-за никчемного тарантула она… вылез.

Паскуднейший паучок.

Рад тебя видеть, старина Хэк, промолвил отец Онисифор.

Ну что же вы меня так, поморщился тарантул. Давайте мы с вами оговорим, что беседовать мы станем без фамильярности. Строго и дельно. Я не балагур, да и вам, духовному лицу, нечего. Вы вызвали меня спросить, вы или не вы?

Я или… а что я… а-ааа. Я ИЛИ НЕ Я ПРИВЯЗАЛ К СТУЛУ ЭТУ ДЕВУШКУ?

Мою девушку, поправил тарантул.

Вашу? – поразился святой отец. – В подобном ракурсе вы мне не виделись… незаметный вы наш самец.

Девушек будоражу я основательно, промолвил Хэк.

Дочери человеческие тарантулом удовольствуются, пробормотал Онисифор. Совсем веселая жизнь настала!

Вопль неодобрения, констатировал Хэк. Вы, святой отец, успокойтесь.

А из-за чего такого для меня успокаивающего мне…

Я ее не трахаю.

А каким способом ее осчастливливаешь?

Лапками по соску шебуршу.

Мне бы с вами, друзья мои, распрощаться, сказал отец Онисифор, но я здесь пока постою. В ее сексуальные партнеры я себя выдвинул, и разным тарантулам меня не задвинуть… к стулу я ее привязал?

Привязана она тобой, но когда ты ее прикручивал, я погрузился в думы о том, какой тебе интерес пользоваться не всем, а малым. Лишь ее ртом. К остальному тебе не пробиться – сидением стула оно от тебя защищено. Только в рот втыкать… НАДО СТРЕМИТЬСЯ К БАЛАНСУ! А для этого доступ необходимо иметь неограниченный. Вот возможность в рот, а вот между ног, ну а вот между ягодиц… да…. Да! Ну а ты ее привязал и почти уже не у дел. В рот-то ей вгонишь?

Как она сама пожелает, пробормотал отец Онисифор.

Вы сказали, что мы друзья, промолвила она, а если мы с вами успели подружиться, мой рот для вас, разумеется, открыт. А желаю ли я вас или по по-дружески уступаю… ближе к уступке.

Откровенность, хмыкнул тарантул Хэк. Из нутра наружу ее вытащила. Несвобода! Я прикипел к груди красивейшей девушки и это несвобода… уйдя от нее, я бы все себе разбередил. Я, мне думается, не задержусь.

Вовремя пошутить – очень ценно, усмехнулась девушка.

Я тебя покидаю! Вы, святой отец, меня с собой не прихватите?

И мне тебя на теле носи? Ты и на мужских телах приживаешься?

На вечно потном конюхе Фоте я не тужил, промолвил Хэк. Подванивание я переношу неплохо. Ради меня, святой отец, мыться вам не придется.