Барабаны летают в огне - Петр Альшевский

Без молитвы мне с ними не совладать, а его старшая сестра молитву мою прерывает.

Не черное ли у нее сердце? Не против ли она своего брата стоит? ранее она повернулась ко мне положительной стороной – заявившись, заявила, что брата она обожает, деньги на его операцию ищет… понимаю. Деньги она себе, а брат пускай помирает.

У банкира деньги вытянет, у пиццамейкера, у святого отца, а брату хуже, он на самых дешевых обезболивающих доживает последний час…

А откуда мне доподлинно известно, что БРАТ У НЕЕ БОЛЕН?

Она мне это говорила, но ведь и мелькавший среди моих прихожан Махаон Патолуду говорил мне, что он на девяносто процентов не тело, а дух.

Священнику бы прийти в радостное изумление, но отец Онисифор потребовал растолкования и услышал, что Патолуду подвязался в пустынники – в Египет летает, колючки в пустыне объедает, ночью стелит плед, а днем, закутавшись в него, парится.

Мне, конечно же, некомфортно, сказал Махаон, но я в пустыню не для домашнего уюта забредаю. Пятизвездная гостиница у меня оплачена, но я не ломаюсь и из пустыни в нее не съезжаю, я проявляю принципиальность. Наказал себе жрать колючки и от хлеба, что у меня в суме, куски не отламываю. Я и в бизнесе таков. В правление национальной ассоциации производителей молока меня бы иначе не выбрали.

Расточать похвалы, ОБНИМАТЬ КАК ФЕНОМЕНАЛЬНО ПРОДВИНУВШЕГОСЯ, отцу Онисифору с ним бы так, но священник встал не с той ноги, относительно задаривания сердечностью его настрой никуда не годится, резких действий он избежал, но не выражений.

Ты чего напримимался?! – вскричал Онисифор. – Ты, жирный, как бочка, ты, вводимый в храм твоей прислугой под руку, ты на пустынной пище держался? И даже пару килограммов не сбросил? Невыносимая образина, говорящая, что она ангел в женском обличье… но ее-то лицо под вуалью. А твое пузо у меня на обозрении!

Больно живо вы реагируете, пробормотал Махаон. Вам, святой отец, беспристрастно бы вникнуть.

А какие у меня пристрастия, чтобы…

Вам бы обрабатывать меня головой от вас независимо, а у вас получается, что вы меня с вами в сравнении. А вы при подобном сопоставлении не тянете – при шутливом соперничестве вы бы мне не завидовали, но вы подняли его на пик, на котором устоит лишь один. Это я. Скинувший вас к подножью.

Тихо и холодно, промолвил Онисифор.

У вас внутри? – осведомился Махаон Патолуду.

Ночью в пустыне.

Про ночи в пустыне вы у меня спросите. Вы-то, полагаю, ДУХ В ПУСТЫНЕ не взращивали?

Ты меня не выдавай, усмехнулся Онисифор. А то меня из священников разом попрут. Но я без тени неправды кому угодно скажу, что в пустыне я не постился – гоните меня, но я не привру. Я мужчина сухой и про недоедание в пустыне я бы именно приврал, а ты, чья упитанность ну нисколько не низкая, ты насчет него завираешься.

А если я авиабилет до Египта вам предъявлю? Само собой, вы станете говорить, что в Египте я был, но в гостинице жил… из Египта я прилетел пять недель назад. Сейчас я снова пополнел, но вернулся я, двадцать четыре килограмма в пустыне оставив. Былой вес я примерно восстановил, но пошатнувшееся здоровье, оно не в норме. Поэтому меня мой помощник под руку и придерживает, когда я в храм захожу. Подойдите и поглядите на меня с самого близкого расстояния. От чего в глазах у меня печаль? От болезни. И от того, что весьма чтимый мною священник считает меня обманщиком.

Отведя взгляд, отец Онисифор подумал, что Махаон без умолку болтает, ПРИСТУПИТЬ К МОЛИТВЕННОМУ БДЕНИЮ навязчиво мешает, в пустыне Махаон не был – от ожирения он заболел.

Истинное наслаждение раскрыть столь вопиющую ложь. Отцу Онисифору это удалось.

Отлично удалось.

Махаон Патолуду, он по молоку, а курицу в молоке отец Онисифор бы покушал. Выдержанный пост прошел, присовокупить к столу курицу уже не запретно, Махаон пакетами молока меня бы завалил, но у меня гордость.

Он меня настойчивым враньем про пустыню пичкает, а мне у него молоко принимай?

Премного благодарен, брат Махаон!

Ты мне брат, и я тебе брат, и у той девушки брат, мы с Махаоном Патолуду реально существующие люди, а ее брат вымышлен, но приносить выздоровление я собираюсь ему.

Махаон Патолуду тоже подкошен, но ради выправления Махаона чудотворный меч я не обнажу.

За Махаона я не радею. Поскольку у нет сестры, которая обещала мне кое-что горячее?

Чтобы так помыслить, о себе нужно думать крайне скверно – лучше мне списать на то, что мальчик чист, а МАХАОН ЗАПЯТНАН, и мое первоочередное участие безгрешного ребенка должно касаться.

Господь бы грешника не задвинул, но я скромен – интересы Господа представляю, но к высотам Его великодушия внаглую не пру.

Уловив здесь отговорку, Господь даст мне оценку сдержанную.

Как бы я к Махаону не относился, Махаона мне, конечно бы, надо бы полюбить! Он не богохульный, православию не чуждый, в храм ходит… в мой храм.

Исключительно в мой? В мой он не частит, и я хмуро допускаю, что мой для него не единственный.

Ну не ревность же у меня…

ХАРАКТЕРОМ И ВЕРОЙ я ее подомну!

После излечивания Куфия я и о Патолуду не забуду! Но без молитвы мне мальчика в здравие не ввести, а счастья договорить молитву мне при его старшей сестре не дождаться. Вытолкать ее из комнаты и дверь запереть!

А догадка, что она не с демонами, а мошенничает? И ее брат не умирающий, а подыгрывающий…

Они сговорились снять с меня деньги на операцию, но я их отбрил, и теперь-то в надежде на что аферу свою они длят? я к ним не с деньгами, а с чудом, и с моего чуда, состоявшегося или с попытки, им… из аферистов мне их надлежит выписать, между болезнью и мальчиком мне должно влезть, с божьей помощью я его на ноги поставлю.

Выйду к его сестре победителем, и она мне…

Сексом меня девушка отблагодарит. Мое стремление сотворить чудо охотой иметь с ней секс и обусловлено.

В моей телесной оболочке затаился БЕЗДУХОВНЫЙ СЛАСТОЛЮБЕЦ! Себя он уже обозначил, смыкающиеся с ним остатки моей одухотворенности собой он бесчестит, если я ему сдамся, я весь духовно паду. И вообще пожалею, что живу.

Какие тут у нас переживания из-за какого-то перепихона…

Он говорит!

А что он мне скажет на то, что механизм чуда мы не запустим?

Почему не запустим?

А молитва вспышку не даст.

Но препятствующую молитве сестру из комнаты мы отправим, и она…

Моя молитва будет преследовать цель окаянную. Посредством излечения к плотскому разгулу прорваться! Ниспосланием чуда Господь на нее не откликнется.

Мальчика не выручу, девушки не добьюсь… а я здесь у них – у брата с сестрой.

Претворение чуда повел, но был оборван и заново не приступлю. Увязнув в неработоспособности, ни с чем их оставлю.

А они в отношении меня на ОДНОЗНАЧНОЕ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ рассчитывают…

Дело бы мне как-нибудь замять.

Без удачного исхода мои распростертые над мальчиком руки вместе с проговариваемой над ним молитвой скоморошеством пахнут, и мне бы придумать, как бы мне отсюда отбыть, репутационного ущерба не понеся.

Меня ассоциируют с Церковью, с Господом Бога, не только самого себя опозорю… старшей сестре я скажу, что журавль моей молитвы она подбила, а без молитвы я не могу.

Ну а она мне скажет, что она все осознала – читайте ее, отец Онисифор, пожалуйста, читайте.

Добро на привлечение Господа мною будет получено, и МЫ С ИИСУСОМ ХРИСТОМ ПОПАДЕМ…

Ладно бы я, но в безвыходном положении окажется и Спаситель.

Полномочия Господа ничем не ограничены, и захоти Он мальчика изцелить, Он его вылечит, но от Него же не укроется, что вслед за выздоровлением последует сношение – приписав исцеление молившемуся священнику, старшая сестра согласно договоренности с ним возляжет.

Не с кем-то из мирян, а со священником! Становиться причиной подобного непотребства для Господа неприемлемо и, значит, чуда Он не совершит.

Ребенок продолжит страдать.

А Господь страдать из-за мальчика. И из-за собственной нерасторопности – прийти бы мне к тебе, дитя мое, раньше, до возникновения этой неразрешимости…

Но Иисуса Христа в угол не загнать!

Он и свою СВЕТОНОСНОСТЬ УВАЖИТ, и обвинения в никчемности от корпуса священнослужителей отведет: путем выведения на авансцену другого священника.