Барабаны летают в огне - Петр Альшевский

Они стояли у подоконника, Макровий Валлос мял пальцами ее пухлое плечо, обладай он одуряющей верой в себя, он бы потрогал женщину посимпатичней, но мысля без подкидывающих перегибов, Валлос ухватился за реально доступное и поступательно вел процесс к кровати.

Девушка она зашоренная, думал он, на разнузданные сексуальные игры она не пойдет, по-простому нагнуться, полагаю, должна.

Макровий Валлос с ней соприкасается, очки набирает, термоядерное натягивание близилось, кашляющий, возможно ТУБЕРКУЛЕЗНЫЙ БРАТ с порога кинулся их разъединять; оторвав Валлоса от сестры, он, уже не опасаясь ее зацепить, замахал кулаками, но Макровий не рухнул, осыпаемый Макровий Валлос прорвался к выходу; рука схватила дверную ручку, Памфил Кустериос схватил руку, без отмашки локтем Валлос бы руку не выдернул.

Подбитый в переносицу Памфил, опрокинувшись на спину, утих.

Богиня любви Афродита.

Вероятно, она, обидевшись за вторжение на территорию любви, весомости удару прибавила.

А я готов на зажигалке любую шалаву ей предпочесть.

Я чего-то ЗАПЛУТАЛ…

Что с моим братом? – крикнула Гермиона.

Я его вырубил, промолвил Макровий. Минут двадцать он нашему сексу точно помехой не будет.

Ты за кого же меня… мой брат в глубочайшем и неясном по последствиям отрубе, а мне, когда я настолько растроена, сексом с тобой занимайся?!

Сверху скакать куража не достает – уступи мне пассивно.

Ах ты, кобель непоколебимый… долой! С глаз моих долой!

К расставанию привело не локтевое срубание: неверно подобранные после него слова.

Женщины утонченнее мужчин, но подобная восприимчивость Гермионы к обездвиживанию ее брата была для Макровия новостью.

Новостью, ПОХОЖЕЙ НА ГЕРМИОНУ.

Ужасающе неприятной новостью.

С Гермионой у Валлоса не срастается, а рост в штанах шел отменно, и хоть оборвался, его отзвуки, раздергивая, производят в Валлосе опустошение, привязанное к прекращению только женщиной.

Не бесчувственной. Не вырубленной им для дальнейшего овладения способом, с Кустериосом примененным.

Что-либо дурное, направленное на введение женщины в бессознательность, Валлос не сделает. Душу он сохранит в чистоте, но ощущением, что скверну он превозмог, ему не насытиться.

Вечеринка, гульба, пьяные сношения – это бы ему было в корм, и приглашение туда Макровий бы не отверг, однако распорядители бойких тусовок проживание у них под боком Макровия Валлоса не учитывают.

Ожидания у него не завышенные, он бы и кабельщика-спайщика Николоподиса посетил – и Макровий к нему пойдет.

В прошлый раз он видел у Николоподиса трех женщин и с длинной Лавинией пил из одного бокала вино: НАБРАЛАСЬ ОНА ДЖИНОМ, но затем на белое сухое перешла.

После проявленного к ней Валлосом внимания ей захотелось показаться приличной и, к его досаде, неприступной. Его потянувшиеся к ней руки она грубо от себя отбросила, но в беседу с ним вошла.

Валлос курил, и она у него спросила, почему он выпускает дым не в нее.

А надо в тебя? – переспросил Макровий.

Если ты ничего не скрываешь, сказала она, выдувай пожалуйста мимо. У тебя в сигарете табак?

Чем они набивают «Уинстон», я не исследовал, но у меня «Уинстон».

Не марихуана? Ты пускаешь струю В ОБХОД МЕНЯ не потому что у тебе марихуана?

А марихуану мне… кури я ее… тебе в глаза ею дымить?

Я бы приняла ее в нос. Ее запах мне незнаком, но баловавшиеся ею мне клялись, что кайф от нее настоящий, и я бы им сейчас мое опьянение… мое легкое опьянение дополнила.

А кайф от рьяного секса тебя не устроит? – осторожно осведомился Валлос.

Под Николоподиса я бы легла… от секса с тобой в стороне я останусь.

Привстав и, не разгибаясь, уплетясь к столу с напитками – от Валлоса она отдалилась, и его стал преследовать образ Евареста Николоподиса, раздирающего на подходящих к нему женщинах джинсы и словно бы работник на конвейере им втыкающего, взахлеб всеми пронзенными хвалимого, к притоптывающему в сольном танце Николоподису уязвленный Макровий Валлос подкатился с занесенной над головой пивной бутылкой. ЗАЗУБРЕННЫМ ЖЕЛЕЗНЫМ КОЛЕСОМ на него наехал. Решительно не дав Николоподису дотанцевать, Макровий Валлос оказался для компании неугодным.

Выкидывать из квартиры устрашились, но взглядами показывали – убирайся.

Макровий Валлос замялся, призыву поддался, снаружи он почувствовал полное одиночество.

Оно – порождение вечности, инструмент угнетения, под терзающую Валлоса мощь его пессимистического звучания он лавирует между идущими по Макариос авеню влюбленными парочками и он бы ту бы, ту бы, все женщины для него возбудительницы, но она…

К горлу подкатывает слюна. Не проглатывается. Макровий подмечает у себя расстройство глотания.

Приобняв шагающего с ней мужчину, перед Валлосом крутит бедрами Феодотия Скарпа.

Обрушить бы на нее громы и молнии… завоевать бы ее хитростью или силой.

С ней капитан Орифаонис, которого она осыпает поцелуями, неброско ПОЩУПЫВАЕТ В ПАХУ, Макровию она могла бы сказать, что ты, Валлос, рядовой, а он тебя моложе, а уже генерал.

Ну и язва же… мы, девочка, не военные, прорычал бы ей Валлос. А если он в твоем воображении генерал, то и я в моем не окопы офицерам копаю.

Поворотным сражением руковожу.

Летая над полем битвы на белом орле, связываюсь по рации с командирами обеих воюющих армий и отдаю распоряжение выдвинуть пехоту, послать танки, навести артиллерию на вырвавшиеся из прилеска танковые колонны, погасить огонь артиллерии огнем минометным, пехотным рейдом в тыл минометы из строя вывести, приблизиться к победе я никому не дозволю. Замечу, что кто-то начинает брать вверх, ИЗ ЛАЗЕРНОЙ ПУШКИ статус-кво восстановлю. Она, как горб, на спине моего орла выросла.

Раздувшийся зоб у него – бомба, а наросты под крыльями – торпеды.

Сражавшиеся, воплощая мой план, друг друга поубивали, над павшими воинами кружит черное воронье, а я на белом орле для разрядки болтаюсь над морем и узреваю в нем корабль.

Разглядываю судно в деталях.

Это «Платонида».

Разбомбить ее я намеревался…

Сейчас верный шанс.

Ликомеду Орифаонису меня не остановить, при самом деятельном участии своего помощника капитан отправится к рыбам, на искареженный металл они не польстятся, а его, еще не захлебнувшегося, изглодают – мясо сдирается с ног, капитан, отбиваясь, лягается, утягиваемый потерей крови Ликомед Орифаонис выпускает к поверхности БЕЗЗВУЧНЫЕ ОЧЕРЕДИ ПУЗЫРЕЙ.

У него вскрывают живот. Дальше следует лакомый кусок, что под животом, между ногами, этим фаллическим довеском к его капитанскому статусу он продирал Феодотию Скарпу, но в ближайшие секунду отслуживший ему член достанется барракуде, и если для похорон Орифаониса потом вытащат, его оскопленность на памяти о нем скажется образом безусловно дрянным и при упоминании о Ликомеде главенствующим.

Мужиком выказывал себя показательно, дорожку к приятнейшим дамам Пафоса вытоптал основательно – не вспомнят.

Ликомед Орифаонис? Помним, помним – тот моряк, кого в гроб без его кочерыжки клали.

На весь Пафос, даже на весь Кипр он прогремит – был не более, чем капитаном и дон-жуаном, а упокоился мужчиной среди мужчин уникальным.

УСЕЧЕННЫМ, ПРЕЗРЕННЫМ, в земле на него с ухмылками указывают ножками грунтовые насекомые; здесь, на Макариос авеню, оглянувшийся Ликомед смотрит на Валлоса серьезно.

Как настроение, капитан? – поинтересовался Макровий.

До ланча я ощущал себя веселее и здоровее, ответил Орифаонис.

А где вы его заказали?

В «Спиннинге». Мы с Феодотией мидиями перекусили.

У вас, капитан, больной желудок и вам бы…

За желудком Ликомеда не тебе следить, промолвила Феодотия. Это моя забота.

А когда мы с ним в плавании? – запальчиво спросил Валлос. – Если он станет перцем спагетти заваливать, мне его тарелку не разбивать?

Естественно, не разбивать, процедил Ликомед. Еще он вздумает тарелку мне бить!

Не относясь к помощнику тиранически, Ликомед Орифаонис распущенность бы ему не спустил: сперва Макровию Валлосу была бы выдана швабра.

Помощник бы взмолился его не воспитывать, к кресту не гвоздить, но капитан приказал бы ему, не хныкая, палубу драить.