Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

стакана чудесно проанализировано, очень красиво. Вероятно, сделано быстро. Как и «Девушка с мандолиной» (Girl with Mandolin) 1910 года. Но бесконечно глубоко. Пожалуй, близко к Энгру»{217}, – записал он в своей книжке о первом в истории современного искусства коллаже «Натюрморт с плетеным стулом».

Получив доступ в святая святых любимого художника, Крамарж не переставал восхищаться и более ранними его картинами, которые он очень подробно описал в заметках. «Две женщины в баре» (Two Women at a Bar) – «модели похожи на горы, изрезанные жизнью и судьбой». «Девочка на шаре» (Young Acrobat on a Ball), «Мальчик, ведущий лошадь» (Boy Leading a Horse) – «ощущение чистой наивности, абсолютной искренности»{218}. А позже, посетив галерею Канвейлера, положил глаз еще на пять картин Пикассо, намереваясь приобрести их до своего отъезда в Испанию. «Я бы предпочел остаться в Париже, чтобы продолжить изучать Пикассо, – писал он жене. – Как жаль, что мы не живем здесь! Тогда бы я уезжал с легким сердцем».

В Сорге, куда Крамарж приезжал навестить Пикассо, случилось то, что и должно было произойти: художник, очарованный эрудицией, страстью и восторженными отзывами коллекционера, стал работать с двойной отдачей и вдохновением.

Третьего июля Пикассо написал Канвейлеру: «Вы говорите, что Крамарж советует попробовать использовать в работе «Риполин»[73]. Думаю, я так и сделаю»{219}. И художник, и арт-дилер очень внимательно прислушивались к мнению Крамаржа, его оценки и суждения были важны обоим. Всякий раз, когда Крамарж оказывался поблизости, Пикассо постоянно упоминал о нем. «Здесь Крамарж. Прибыли ли из Сере новые картины? – с волнением писал он 29 июня. – Если нет, я узнаю у Маноло, в чем дело. Я просил его отправить их немедленно. Было бы хорошо, если бы ты показал их Крамаржу»{220}.

Время, проведенное Пикассо в Сорге, стало одним из самых вдохновенных и плодотворных, как в личной, так и в профессиональной жизни Пикассо. У него была новая девушка по имени Ева, он много работал и воплощал одну идею за другой.

В декабре 1912 года Крамарж сказал Канвейлеру, что собирается написать статью, посвященную Пикассо и кубизму. Тогда арт-дилер начал бомбардировать коллекционера сообщениями о ближайших событиях в жизни их любимого художника: «Это будет первая статья о Пикассо, которую напишет человек, действительно разбирающийся в вопросе. Надеюсь, статья появится во французской, немецкой и итальянской прессе. Мне уже сейчас не терпится ее прочитать»{221}.

Но вернемся в весну 1913 года, когда, посмотрев в галерее Таннхаузера сто четырнадцать работ Пикассо, Винценц Крамарж с таким восторгом писал о нем в своем блокноте{222}. Коллекционер хорошо изучил Пикассо, научился его чувствовать и, конечно, видел, какой невероятный рост художника произошел в тот самый смелый и трудный период его карьеры. Такое понимание творчества мастера стало возможным, несомненно, и благодаря их непрерывному контакту с Даниэлем-Анри Канвейлером. Их постоянный диалог помогал всем троим: Крамаржу – исследовать современное искусство, Канвейлеру – продвигать живопись авангардных художников, а Пикассо – свободно экспериментировать со стилем и разрабатывать новые формы.

17

Тайна улицы Виньон, 28… Даниэль-Анри Канвейлер

Я не был знаком ни с арт-дилерами, ни с коллекционерами, ни с художниками, ни с критиками…{223}

Даниэль-Анри Канвейлер

Давайте оставим волшебную троицу наедине с их страстями летом 1912 года: коллекционера – с его безграничными желаниями, художника – с его творческой силой, а арт-дилера – с его потребностью все контролировать, и вернемся к первым шагам Канвейлера в Париже. Вот что сам он рассказывал о том времени: «Арт-дилер Эжен Друэ переехал на улицу Рояль, и недалеко от него я нашел для себя небольшой магазин на улице Виньон, 28, принадлежащий польскому портному. По всей видимости, дела у портного шли не очень хорошо, поэтому он решил сдать магазин в аренду. Позже я понял, что ему удалось хорошо меня нагреть: он сдал мне это помещение за 2400 франков в год, а ему самому оно обходилось всего в 1800. Декоратор, которого я пригласил, чтобы более-менее привести магазин в порядок, тоже попытался меня надуть, вероятно, посчитав наивным ребенком. В итоге мы просто отремонтировали потолок, обтянули холстиной стены, и вскоре после этого я открыл галерею, наняв в помощники слабоумного паренька по имени Жорж».

Париж, 22 февраля 1907 года. Как видно из рассказа Канвейлера, ничто не предвещало, что это спрятанное за площадью Мадлен, нуждавшееся в ремонте крошечное помещение (около 16 квадратных метров) при минимально вложенных средствах со временем превратится в знаменитую галерею, а ее владелец – в одного из первых пропагандистов кубизма и величайшего арт-дилера ХХ века. Как такое могло случиться? Что помогло молодому человеку без связей в Париже добиться такого ошеломительного успеха? Наивность? Искренность? Невинность? Изобретательность? Ловкость? Как мы можем сопоставить рассказ об этих трогательных начинаниях с легендарной историей, последовавшей за ними? Но это действительно единственная официальная версия событий, озвученная самим Канвейлером. Обо всем этом он сам рассказал французскому журналисту Франсису Кремьё в мае и июне 1960 года во время двух своих интервью, описывая себя слишком молодым, слишком неопытным и тогда еще никак не проявившим себя в деле, которым задумал заниматься, – абсолютным чужаком в узком кругу галеристов.

«Я никого не знал в Париже. Только людей, с которыми двумя годами ранее познакомился во время работы на фондовой бирже. И еще я общался с несколькими торговцами гравюрами, когда покупал в их магазинах марки. И это все. Я не был знаком ни с арт-дилерами, ни с коллекционерами, ни с художниками, ни с критиками…»{224}

Ожидал ли интервьюер каких-то особых откровений от Канвейлера? Надеялся ли он, что тот расскажет ему о своих методах продаж, о том, как он знакомился с художниками и коллекционерами? Если так, то журналист был бы разочарован. «Не было ничего, ни публикаций в прессе, ни вечеринок с коктейлями, ничего. Вплоть до 1914 года я не потратил ни цента на рекламу. Я даже не давал объявления в газетах. Я не делал ничего. Не было никакого официального открытия галереи»{225}. Все ясно, гладко и прозрачно. Но дальше Канвейлер описывает свои эстетические открытия: «Каждый год я посещал Салон независимых. Это была настоящая оранжерея современного искусства. Там выставлялись все, кроме Пикассо»{226}.

Двадцать первого марта – через неделю после открытия своей галереи – Канвейлер, уже осведомленный о периоде фовизма, зародившегося двумя годами ранее, купил несколько картин Дерена и Вламинка, а также рисунок