Миленький ты мой - Мария Метлицкая

Их не было. Я спряталась под навес и жадно вглядывалась в даль. На часах было пятнадцать минут второго.

«Надо идти домой», – подумала я и почувствовала, как ноги наливаются тяжестью и начинает болеть голова. Господи, какая же я идиотка! Вот так согласиться! Что я знаю про этого человека? Может быть, он сумасшедший? Сдвинутый от горя мужик? Чокнутый от рождения? И именно поэтому от него сбежала жена? А может быть, он так пошутил? По-идиотски так пошутил, потому что…

И в этот момент я увидела их. Они бежали, запыхавшись, в распахнутых куртках, с большой сумкой в руках.

Они подбежали ко мне и остановились как вкопанные.

Дина смотрела на меня с испугом. Ее отец стал бурно извиняться, оправдываться, и по всему выходило, что задержала их какая-то Дарья Ивановна – как оказалось, Дианина бабушка.

Автобус отходил через двенадцать минут, и мы, купив билеты, смущенно молчали и делали вид, что оглядываем окрестности.

Когда подошел автобус, мы все, включая Дину, как мне показалось, почувствовали большое облегчение.

Дина села с отцом, я – одна, у окна, позади них.

Погода была довольно приличная – небо не мрачно-серое, осеннее и плаксивое, а ярко-синее, с небольшими и аккуратными, похожими на молодых и нестриженых овец или белых молодых медвежат облаками. Проглядывало беловатое, прохладное солнце – на его тепло надеяться было уже нелепо.

Дорога оказалась, конечно же, отвратительной: нас трясло на ухабах и рытвинах. Но это не помешало мне задремать и даже увидеть странный и непонятный сон: будто я взбираюсь по чудно́й лестнице – очень крутой, уходящей в никуда, без конца и перил. Лестница белая, даже белоснежная, как будто сделана из крупитчатого и пористого материала, похожего на пенопласт или сахар. Я даже хочу ее лизнуть, но почему-то все поднимаюсь и поднимаюсь – без остановки. И мне так легко это делать, что я, не задыхаясь и не отдыхая, иду все выше, почти вприпрыжку, тороплюсь и стремлюсь дальше, наверх. Как будто знаю: там меня ждет что-то очень хорошее и счастливое. Поэтому я тороплюсь…

Проспала я примерно час и проснулась, когда автобус резко затормозил и замер. Остановка – поняла я.

На остановке – а это была довольно большая автобусная станция – вошли три бабы и мужик. Деревенские, одетые плохо и бедно, в резиновых сапогах и старых куртках, похожих на зипуны. Бабы были в темных платках. Я увидела их руки – заскорузлые, грубые, красного цвета, с короткими и не очень чистыми ногтями… И вспомнила свою бабу… Да так ярко, что слезы застряли у меня в горле – только бы не разреветься!

Одна из этих теток села рядом со мной. И я услышала исходящий от нее запах хлева, парного молока и влажной земли.

И снова я представила свою бабу, и снова у меня защипало в горле, и снова я была одна на всем белом свете… И никому, никому «ненужная» – так говорила про меня она, моя баба. Моя любимая Маня. И при этих словах я всегда начинала плакать…

Примерно часа через полтора снова была остановка, и шофер объявил «перекур». Все с удовольствием выкатились на улицу – поразмяться и сходить «до ветру».

Шофер крикнул нам, что вон там, за углом, столовая, хорошая, проверенная, для шоферюг.

И можно и перекусить, кому надо. Задешево и «забыстро».

Мы пошли в столовую – небольшой сарайчик, внутри которого было, как ни странно, чисто и даже уютно.

Дина запросила сладкого, но сладкого не оказалось. Молодая буфетчица громко вздохнула и достала большую стеклянную банку со сливовым повидлом. Вскрыла банку ножом, и ложкой вывалила густое повидло в суповую тарелку. Я достала печенье из сумки, и глаза девочки заблестели. Печенье с повидлом пошло на «ура»: Дина улыбалась и с аппетитом лопала его, запивая компотом.

Валентин съел и первое, и второе – было видно, что он проголодался и еще – что он совсем неприхотлив и не избалован.

Потом мы снова отправились в путь, и я видела, как оба задремали – отец и дочь. Девочка спала, положив голову на плечо отца. И он, откинув голову на сиденье, тут же крепко уснул, приоткрыв рот и громко посапывая.

Я смотрела в окно, где все уже погружалось в ранние осенние сумерки, и думала о том, какая все-таки это, наверное, дурацкая затея. На сердце было тревожно. Как сложится там, в Москве? Как все устроится? И как я потом буду выпутываться из всего этого сложного, глупого положения, в которое я поставила себя сама? Да еще и с большой и торопливой радостью!

В Москву мы приехали в девять вечера. Въезжали уже в полной темноте, но город был освещен и мрачным не выглядел. Наверное, мрачной выглядела я – совсем отчаявшись от нашего путешествия.

Мы вышли на улицу, и я вопросительно посмотрела на Валентина. Не отказала себе и в колкости.

– Ну и что дальше? – язвительно спросила я. – Что будем делать? Искать места на вокзале?

Было видно, что Дина устала, трет глаза, переминается с ноги на ногу – хочет в туалет.

Валентин достал из кармана бумажку.

– Так, улица Янгеля! – радостно объявил он и добавил растерянно: – Только вот где этот Янгель обитает… вот что интересно!

Оказалось, что есть квартира – на неизвестной нам улице Янгеля. Эта квартира принадлежала институтскому товарищу Валентина. Он созвонился и все согласовал. На две ночи – с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье нам был обеспечен ночлег.

Я облегченно выдохнула:

– Ну, слава богу! А то…

Договорить я не успела. Валентин с удивлением посмотрел на меня и спросил:

– А вы думали, что я поеду так, без, – он повертел пальцами в воздухе, – без точного адреса и места дислокации? Повезу дочь и прекрасную женщину туда – не пойми куда? В неизвестность? Предложу им чум на улице или топчан на вокзале?

Я покраснела и промолчала. Мы поймали такси и отправились на таинственную улицу Янгеля.

В машине мы молчали: я от смущения, а он… Может быть, от обиды? Опять меня подвел мой едкий язык! Какая ж я дура, господи! Беспросветная дура, и все!

Машина остановилась у нового многоэтажного дома. Мы зашли в нужный подъезд и поднялись на восьмой этаж. Дверь нам открыл хозяин, молодой мужчина, который явно обрадовался поздним гостям.

Мы уложили Дину и решили отметить знакомство. Денис – так звали хозяина – принялся неловко чистить картошку. Я отобрала у него нож и занялась ужином. Мужчины курили на балконе и о чем-то болтали. Я не прислушивалась. Жарила картошку и смотрела на город, лежащий передо мной. Весь он был в ярких, переливающихся огнях – огромный и непонятный. И я впервые подумала: а хотела бы я здесь остаться? Мне бы подошел этот город – здесь, в Москве, я затерялась бы среди шумной толпы и огромного, неизведанного пространства. И никто бы меня не нашел… И никто бы меня не узнавал…

Нас, провинциалов, столица, конечно, ошеломила.

Мы, взрослые, еще как-то делали «вид» и «держали лицо», а вот маленькая Дина совсем растерялась. Девочка пугалась буквально всего – клаксонов машин, свистков регулировщика, высотных домов и глубокого подземелья метро. Перезвонов трамвая и густой, упрямо рвущейся напролом, вперед, беспокойной и быстрой, стремительной толпы.

Дина даже отказалась от мороженого – видно, кусок в горло не лез. Мы держали ее за руки – справа Валентин, слева – я.

В первый день мы гуляли по Красной площади, осмотрели Царь-пушку и Царь-колокол, зашли в шумный и бурлящий ГУМ, из которого тут же сбежали. Прошлись по Тверской, постояли у памятника Долгорукому и, вконец измученные, решили перекусить.

Кафе нашли в районе Патриарших, решив что там, в стороне, цены буду демократичней. Но цены все равно нам показались огромными – я видела, как смущен Валентин. И все же деваться нам было некуда – Дина смотрела на нас во все глаза и внимательно изучала меню.

И вот выбор сделан. Я, разумеется, хоть и собиралась платить за себя, выбрала то, что подешевле. Видела, что так же считает и Валентин. А вот девочка наша «оторвалась»: Дина заказала совсем недешевые блюда: какой-то креветочный коктейль, котлету из краба и малиновый торт на десерт.

Еда была восхитительна и изысканна! И обстановка не подкачала: из окна, возле которого мы примостились, был виден пруд и белые лебеди, кружившие по воде, скользя как фигуристы. Дина смотрела во все глаза на этот завораживающий, нежный, любовный танец.

И тут снова… дернул же черт меня за язык! Идиотка! Я стала рассказывать ей про поверье, как верны друг другу лебеди, как не представляют жизнь друг без друга: вдовец или вдова бросаются камнем с небес, чтобы разбиться.

И вдруг я поймала на себе внимательный, очень пристальный и немного странный взгляд Валентина. Господи, Лида… Я страшно смутилась, закраснелась (о, Полина Сергеевна, спасибо тебе!) и перевела разговор.

Дина вдруг сморщила личико, собираясь заплакать. Мы стали ее отвлекать, и, слава богу, у нас получилось. Я посмотрела на Валентина и извинилась глазами. Он понимающе кивнул и дотронулся до моей руки.

И сердце мое, мое ледяное, замерзшее сердце распалось на тысячи острых осколков. Не поранься, Лида! Поберегись! Ведь… если что… ты просто не выживешь, слышишь! Сколько же можно терять?!