Миленький ты мой - Мария Метлицкая

Узнаю сразу мамашу Оли Беловой – по колким глазам, явной вздрюченности и перманентной готовности к скандалу. Отвожу глаза. С ее дочерью все неплохо. Фигу в кармане я не держу. Узнаю и маму Ритки, моей тайной осведомительницы, – у той, довольно хорошенькой и о-очень надушенной блондинки, глаза полыхают интересом – понятно, в кого такая борзая дочка.

Я начинаю собрание. Все притихли и внимательно слушают. Минут через пятнадцать скрипит дверь, и я вижу мужчину. Он извиняется: «Задержали на работе, простите!»

Я киваю, и он – бочком, осторожно – заходит в класс и присаживается на край скамейки у входа.

Я чувствую, что меня заливает огнем. Краснею я редко, но… метко. Так же краснела Полина Сергеевна, мать ее так…

Краснею я моментально, отвожу глаза так же быстро и делаю вид, что мне душно. Родители смотрят на меня с удивлением, и дедушка Саши приоткрывает окно. Я благодарю его кивком головы и пытаюсь продолжить.

На крайнюю скамейку я не смотрю. Туда, куда присел опоздавший мужчина. Потому… Потому что сердце мое бьется часто и гулко. Потому что я очень взволнованна.

Потому что я сама удивлена и не понимаю, в чем дело. Потому что этот мужчина так хорош собой, что хоть плачь! И потому что это – отец Дианы. Это сразу понятно, нечего и спрашивать.

У них одинаковые серые глаза, темные и густые ресницы и бледные, четкие рты. У них абсолютно одинаковое выражение лица – печальное и… как у Пьеро.

И еще – я не понимаю, как можно было оставить такого мужчину и эту девочку!

Не понимаю! И сердце мое кипит и плавится… от нежности.

Тем временем он достает из кармана блокнот и ручку и начинает трогательно, чуть приоткрыв рот – точно, как дочка! – записывать за мной все подряд. Наверное, он из тех, кто считает учителя небожителем.

Есть такие. Как же он заблуждается!..

Я лихорадочно думала, как мне его задержать после собрания. Впрочем, чего тут думать? Учитель всегда найдет повод.

Собрание я скоро свернула – прошло оно без эксцессов. Даже скандальная мамаша Оли Беловой была вполне мила и контактна. На последней парте скромно сидела восточная женщина в длинном бархатном национальном платье и пестрой, с блестяшками косынке на голове. В ушах покачивались длинные золотые серьги с красными камнями. На пальцах тоже было прилично золота – и тоже броского, массивного и тяжелого.

Я поняла, что это – мать Валиджона Салимова, тихого и худенького мальчишки с огромными и испуганными ярко-черными глазами. Валиджон почти не говорил по-русски – так, пару фраз. Конечно же, и на уроках ничего не понимал. Большая таджикская семья переселилась в Россию недавно – почему и как, мы не знали. Знали только, что всей огромной семьей – кажется, с пятью или с шестью детьми – живут они в каком-то сараюшке на окраине города.

Мать Валиджона была очень красива – черноглазая, с тонким и прямым носом и ярким и крупным ртом.

Родители начали потихоньку вставать со скамеек и, продолжая общаться друг с другом, прощались со мной.

Отец Дианы сидел и продолжал что-то записывать в блокноте.

Мать Валиджона оставалась на месте. «Не понимает? – подумала я. – Не понимает, что собрание закончилось и что можно идти домой?»

Я вздохнула и подошла к отцу Дианы:

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!

Конечно же, я так не сказала. Просто попросила его задержаться.

Он оторвал глаза от блокнота, внимательно посмотрел на меня и поспешно кивнул.

Таджичка продолжала сидеть на своем месте. Я подошла к ней.

– Что-нибудь не так? – спросила я.

Она жалко улыбнулась и из ее прекрасных глаз покатилась слеза.

– Не понимаю ничего!.. – произнесла она. – Прости, учительница!

Руки ее дрожали, плечи подрагивали. Я обняла ее и погладила по голове – как ребенка. «Все хорошо, милая! – говорила я. – У вас очень хороший мальчик!»

А она мелко кивала, хватала мою руку и, кажется, попыталась ее поцеловать.

Аккуратно я проводила ее до двери и подтолкнула на выход.

Отец Дианы внимательно и изучающе смотрел на меня.

Наконец, мать Валиджона была благополучно выдворена, и я села за учительский стол.

– А вы… – задумчиво произнес он, – вы хороший человек, Лидия Андреевна!

Я вздрогнула, покраснела и заставила себя поднять на него глаза.

– Да обычный человек… – пробормотала я в смущении.

Потом ругала себя: зачем же так сразу себя опускать? Дура и есть дура! Надо было кокетливо улыбнуться, похлопать глазками и, вздохнув притворно, развести ручками.

Но кокетство и прочее – не для меня. Я – «танк, тяжелая артиллерия»! Слова моего бывшего мужа так прочно засели в моей голове, что…

И я начала разговор. Конечно, про девочку, про Дину. Начала осторожно, но упорно делая вид, что их семейная ситуация мне неведома.

Он молчал, иногда кивал и сидел, опустив голову.

– Да… – наконец произнес он, – вы, разумеется, правы! Дина очень замкнута, необщительна и… – он снова замолчал, – и неконтактна.

– Уроки она учит прилежно, занятиями не пренебрегает, но… Мне кажется, что ей мало что интересно! – поспешно добавила я, видя, как он расстроен.

Он хмыкнул:

– Да, знаете ли… Вы снова правы! А что мне делать? Со всем этим? Ну, как заинтересовать ее, что ли? Может, какой-то кружок? – Он с надеждой посмотрел на меня.

Я кивнула:

– Да-да! Именно – заинтересовать! Хоть чем-то! А вы давно с ней никуда не ездили?

– В смысле? – не понял он.

– Да куда угодно! – разгорячилась я. – Да хоть в Москву! Погулять, зайти в музей, на выставку! Поесть мороженого, наконец. Сходить в зоопарк. Может, она и?..

Он смотрел на меня, не отрывая глаз.

Потом задумчиво произнес:

– А вы, Лидия Андреевна, правы! И как мне это в голову не приходило?

Я только кивнула.

Через три дня, в четверг, выйдя в коридор после последнего урока, я увидела его – отца моей ученицы Дианы Сметаниной.

Он стоял, прислонившись к подоконнику, и смотрел на меня. Я замешкалась, принялась закрывать дверь, завозилась с замком, и он подскочил, чтобы помочь.

Я слышала его дыхание, чувствовала его запах у себя за спиной и злилась на себя.

Как первоклашка, ей-богу!

Наконец дверь мы закрыли и встали как вкопанные – друг напротив друга.

Оба смущенные, по-дурацки молчали.

Наконец я взяла себя в руки и спросила:

– Что-то случилось? А где Дина?

Он мотнул головой:

– Нет-нет! Все в порядке! Просто… – он замолчал, – просто я хотел… вам кое-что предложить!

Я, уже почти владея собой, вскинула брови.

– Да вы меня простите, если что не так! – быстро заговорил он. – Не обижайтесь, бога ради! Я… А вы не могли бы поехать с нами? В Москву? Ну, на экскурсию эту? Да, кстати! Простите! Меня зовут Валентин.

– А отчество? – строго спросила я.

– Да бросьте! – махнул он рукой и повторил: – Ну, как вы на это смотрите?

Я видела, как он замер, ожидая моего ответа. Я видела, как он волнуется. Я видела, как дрожат его руки, как побледнел кончик носа. Как дернулась губа…

С минуту я подумала, кивнула и сказала:

– А почему бы и нет? В конце концов, в столице я сто лет не была!..

Он обрадовался и даже не пытался этого скрыть: широко улыбнулся, и я увидела его ровные, белые и очень красивые, как на картинке в заграничном журнале, четкие зубы.

И я улыбнулась в ответ ему. Так и стояли мы, словно глупые дети, улыбаясь друг другу.

Было решено так: завтра, в пятницу, после уроков – а их у меня было четыре, – мы встречаемся на автовокзале. В час дня.

Мы были страшно смущены и поэтому быстро, торопливо, как-то скомканно распрощались и разошлись в разные стороны: он на улицу, а я – в учительскую, положить классный журнал.

Больше мы ничего не обсуждали – ни планы на нашу поездку, ни время пребывания в столице, ни ночевку, – было понятно, что ехать на один день смешно.

Я побрела домой в каком-то странном, непонятном мне настроении.

С одной стороны, все это было чудом и нереальностью, а с другой… Да полной глупостью это было! Незнакомый мне человек, отец моей ученицы. Делает мне довольно странное предложение, и я на него соглашаюсь! Не зная подробностей, планов и вообще мало что понимая. А Дина? Как будет с ней? Что будет со всеми нами в этой нелепой и довольно дикой ситуации?

Бабе Моте я сообщила, что уезжаю на три дня, на все выходные. Она удивилась, но вопросов не задавала. За что я была бесконечно ей благодарна.

Встала я рано, вымыла голову и, выпив чаю, пошла в школу. Эти четыре урока казались мне самыми длинными в жизни. Потом я вернулась домой, надела свои лучшие брюки из синего джерси, белый вязаный свитерок, накинула куртку и бросила в сумку зонт и косынку. Деньги, по счастью, у меня были – удалось кое-что отложить. В сумку я еще положила смену белья, новые колготки, флакончик с остатками любимых духов, пачку печенья и несколько конфет – в дорогу.

Ровно в час я уже стояла на вокзале.

Их не было. Я спряталась под навес и жадно вглядывалась в даль. На часах было пятнадцать минут второго.