Миленький ты мой - Мария Метлицкая

Ну хоть на это я имею право?

Часть вторая

Город Л

Когда я вышла на автовокзале, то поняла, что наш Н. – центр Вселенной. Л. был совсем захолустьем – это бросалось в глаза даже мне, деревенской жительнице. В нашем Н. было три кинотеатра, несколько кафе, пара ресторанов с живой музыкой, два техникума и даже один институт. Была центральная улица, по которой шаталась молодежь, длинный сквер с памятником, довольно приличный базар и даже самодеятельный театр, изо всех сил желающий получить статус профессионального.

Был и концертный зал, где иногда выступали московские гости – разумеется, не самые важные.

А вот тут… в глаза сразу бросалась отчаянная, провинциальная нищета захолустья.

Несколько бабок, похожих друг на друга, словно сестры-близнецы, разложили на ящиках свою хилую снедь – бледно-рыжую морковку с увядшими хвостиками, семечки и мелкий крыжовник в поллитровых банках. Бабки лузгали семечки и глазели по сторонам.

Я вышла из автобуса, потянулась, огляделась и подошла к ним.

«Вот тут тебе и справочное бюро, и лучшие сплетни, и вообще – вся полезная информация», – подумала я.

Бабки смотрели на меня настороженно, но с любопытством.

Я осторожно завела разговор. Бабки слушали и молчали – в их глазах читалась враждебность и недоверие. И еще – жгучий интерес: кто эта фифа?

Чтобы смягчить их сердца, я жалобным голосом поведала «правду»: муж бросил, родители умерли, оставаться в родном городке совсем расхотелось.

Услышав, что я учительница, бабки смягчились и переглянулись.

Наконец одна открыла рот:

– Комната, говоришь? Ну, есть. А что? Готова снимать?

Я кивнула. Бабка нехотя поднялась со стульчика, стряхнула с юбки шелуху от семечек, собрала в сумку свое «богатство» и, кивнув подругам, пошла вперед. Я засеменила за ней.

Бабка моя оказалась из неразговорчивых, всю дорогу молчала. Впрочем, вся дорога заняла минут десять, не больше. Наконец мы остановились у низкой калиточки, покрашенной в ядовито-синий цвет. Бабка долго возилась с ключом, и наконец мы вошли.

Участок был невелик, но очень ухожен: ветки у яблонь и вишен обрезаны, стволы побелены, кустарники накрыты марлей от жадных скворцов, огород был прополот – «ни соринки, ни травинки» – как говорила моя баба. Фиолетовыми цветками цвела картошка, желтыми – помидорные кусты и белыми – кустики с перцами. У забора уже розовела аккуратно подвязанная малина. Домик – тоже ядовито-синего цвета, с белыми резными наличниками и красной геранью, виднеющейся за беленькими занавесками, – был хоть и стар, но тоже ухожен. Во дворе стоял крепкий обеденный стол, врытый в землю, и рядом пара лавок. Хозяйская рука чувствовалась во всем.

Бабка отперла дом и кивнула:

– Входи!

У двери лежали чистые половики, сплетенные из старых тряпок. Такие коврики вязали и в нашей деревне.

Пол – свежепокрашенный – был еще чуть липковат. В сенях аккуратно стояла обувь – отмытая, чистая, как по линеечке.

Мы прошли на кухню – тоже чистенькую и даже нарядную: занавесочки в цветочек, блестящая клеенка на столике, сияющая двухкомфорочная плита.

В буфете – как все это мне было знакомо, чуть слезы не покатились! – рядком стояла посуда: «нарядная», гостевая – красные в белый горох грубые чашки и блюдца. Заварочный чайник с подвешенным к носику ситечком, несколько граненых стаканов и вазочка с пластмассовыми незабудками.

Я присела, а бабка поставила чайник. Такой же чайник был и у нас – огромный, литров на пять, темно-зеленой эмали и с узким носиком.

И тут почувствовала, как зачесалось в носу – верный признак моих близких слез. Я мотнула головой – никаких сантиментов! Это не мой дом и не моя баба!

Бабка тем временем налила чай и поставила блюдце со слипшимся мармеладом.

Потом она села напротив, подперла лицо руками и строго посмотрела на меня.

– Ну, всю правду сказала? – сурово спросила она.

Я усмехнулась:

– А я не на исповеди! И вы мне не поп! Что посчитала нужным, то и рассказала! – с вызовом ответила я.

Бабка тоже усмехнулась и кивнула.

– Как знаешь!.. Я живу тут одна – сын женился и съехал к жене на квартёру, – бабка так и сказала «квартёру». – Сын хороший, положительный. Шофером работает. Большого начальника возит. Жена… – бабка задумалась и вздохнула, – жена неплохая. В магазине торгует. Дочка у них, Надька, внучка моя. Сын приезжает и поможает. Я уж одна не справляюсь… Комнату тебе я покажу – бывшая сынина. Телевизора там нету! – добавила бабка и сузила глаза.

– А мне он и не нужен, – улыбнулась я, – лучше книжки почитаю. У вас же здесь, в Л., есть библиотека?

Бабка кивнула:

– Есть, как не быть. Денег я с тебя много не возьму – они мне ни к чему, мне хватает. А вот если помочь попрошу… – тут она хитро сощурила глаза, – поможешь? Ты ж у нас своя, деревенская?

– Помогу, – просто ответила я. – А денег дам, когда на работу устроюсь. Подходит?

Бабка развела руками:

– Перетерплю! Не помру. Ну, допила? Тогда пойдем, покажу тебе хату!

Дом был простой, деревенский, обычный – пятистенок с сенями, кухонькой и двумя комнатами.

Мы поднялись на второй этаж – в «мансарду», как говорила Полина Сергеевна.

Комната была довольно большая, со скошенными стенами, с кроватью, столом, двумя стульями типа венских и старым, огромным кованым сундуком. Посредине комнаты торчала печная труба.

– Подходит! – кивнула я. – А зимой?

– А доживешь до зимы? – усмехнулась бабка и, не дождавшись моего ответа, сказала:

– Печка у меня золотая! Дед еще клал, знатный печник. Труба твоя кипеть будет! Еще попросишь бабу Мотю поменьше топить!

Так значит, бабку зовут Матреной. Уже какая-то ясность.

– Баба Мотя! – сказала я. – А готовить? Готовить у вас я могу? Кулинарить позволите? Что-то легкое и несложное, а?

Бабка Мотя махнула рукой:

– Да прокормимся! Ты об этом не думай. Я щей сварю бадейку или там супа какого. Картошки нажарю. Когда и петушка с тобой зарубим. По осени – кабанчика. Что тебе на кухне торчать, со мной задом тереться? Не мужики ведь! Две бабы поди!.. Или тебе такая еда – не еда?

– Еда, – ответила я, почувствовав вдруг, как сильно устала. Мне захотелось остаться одной, рухнуть на кровать и закрыть глаза.

Бабка, кажется, все поняла – видимо, была из сообразительных.

– Отдыхай! – сказала она и стала спускаться по скрипучей лестнице.

Я сняла босоножки, распахнула оконце и легла на кровать.

«Новая жизнь… – подумала я. – Что она мне принесет? Снова боль и беду? Или покой и радость?»

Хотя… Какие тут радости… если б покой – уже хорошо. И даже отлично! Искать меня некому, скучать по мне – тоже. Никому на этом свете неинтересно, где живет эта Лида и как. Что у нее на душе? Сыта ли она, одета? Довольна ли жизнью?

Странно получается: на свете столько людей, а я, Лида Савинкова, не нужна никому! Ни одна живая душа не вспомнит обо мне и не заплачет…

Странная, выходит, у меня судьба, правда ведь? Никого на всем белом свете…

Проснулась я рано от визгливого крика петуха. Встала и выглянула в окно – под окном толкались бестолковые и суетливые курицы, и баба Мотя, ворча, сыпала им зерно.

Я спустилась вниз и вышла во двор. Баба Мотя кивнула:

– Ну и как? Выспалась?

Я улыбнулась:

– Вполне!

Потом мы завтракали свежими, еще теплыми яйцами, принесенными хозяйкой в кармане старого, темного передника. Такой же передник был и у моей бабы…

Яичница с луком, свежий, румяный, серый кирпичик хлеба, два кривых пупырчатых огурца и крепкий чай – вот и весь наш завтрак. Вкуснее и не бывает!

Я спросила, нужна ли помощь. Но баба Мотя покачала головой:

– Иди по своим делам – потом разберемся.

Я надела свое лучшее платье, заколола волосы, подкрасила глаза, подушилась остатками духов и – отправилась на встречу со своей новой судьбой.

Раннее утро было еще прохладным. Улица, по которой я шла, была зеленой и очень тенистой – ясени, липы и клены. Асфальт был растрескан и даже разбит. Мимо меня проехали старые, дребезжащие «Жигули», выфыркивая вонючую гарь из трубы.

Кричали петухи, клехтали куры, брехали собаки. Старые деревенские домишки перемежались с домами посвежее и побогаче. Улица кончилась, и начался город. Ну или почти город – так будет куда справедливей.

Нет, все-таки город, городок… Центральная площадь со зданием бывшего райкома – теперь, видимо, администрации. Вывеска «Центральный рынок» – смешно! Центральный гастроном. Клуб и кафе. Тоже «Центральное». Вот уж потеха!

Центральней некуда, верно! По улице шел редкий народ – скорее всего, на работу. Скромные, плоховато одетые женщины с нелепыми сумками в руках. Промчался подросток на велосипеде с сеткой-авоськой, болтающейся на руле.

Переваливаясь, прошла парочка бабок с корзинками – торопились к базару (читай – «Центральному рынку»). Хмурая женщина открывала здание почты.

Я вошла в гастроном. Две продавщицы, лениво переговариваясь, поправляли форменные белые шапочки.