Миленький ты мой - Мария Метлицкая

– Аборт? – удивился он. – Да вам же уже, дорогая…

Он посмотрел на год моего рождения на карточке. – Нужно рожать!

Ага, как же! Рожать. Без мужа, без денег. Без сердца…

Я взяла направление и вернулась домой. Аборт был назначен через шесть дней.

Ночью, когда я лежала с открытыми глазами, думая про свою нелепую жизнь, глядя в потолок и слыша скрип дерева во дворе и писк мышки в сенях, я вдруг решила: завтра найду Димку и все ему расскажу!

Господи, какая все это чушь – наши размолвки и непонимание! Какая все ерунда и глупость! Какая нелепость! У нас с Димкой будет ребенок! И что может быть важнее этой новости? Все остальное – мелочи и чепуха! Он будет счастлив, мой муж! Мы будем счастливы! Вместе! Этот ребенок и послан нам для того, чтобы… Ну, все понятно!

И я, счастливая и успокоенная, в первый раз крепко уснула.

Наутро я поехала в совхоз, в Дом колхозника.

Мне сказали, что Димка ушел в магазин. Комната его была в начале коридора, и я зашла в нее, чтобы его дождаться. Была суббота.

Я села на кровать и стала ждать мужа.

Димка появился через полчаса, а я тем временем прикорнула, свернувшись калачиком. Мне все хотелось спать, спать, спать… Видимо, измученный мой организм решил набираться сил.

Дверь скрипнула, и я открыла глаза. На пороге стоял Димка, держа в руках бутылку вина и кулек с конфетами.

Господи! Он почувствовал! Он почувствовал, что я приеду!

Я приподнялась на кровати и улыбнулась. Димка был явно растерян и обескуражен.

– Лида? – спросил он, словно не веря глазам. – Ты… здесь… откуда?

Я пожала плечами и поправила волосы. Но ответить не успела. В дверь постучали. Димка обернулся и кашлянул.

Я одернула кофточку и нашарила ботинки.

Дверь открылась и на пороге показалась… Маша. В розовом плаще и блестящей, в ярких цветах, косынке.

Она смотрела на Димку и улыбалась. Потом увидела меня и – естественно, растерялась.

– Я тебе все объясню! – фальцетом выкрикнул он.

И выкрикнул он это… Маше!

Я встала с кровати.

– Не надо, Дима! – сказала я. – Я сама ей все объясню! А ты, – я улыбнулась, – ты не страдай! Лучше поставь в банку цветы! Завянут ведь, Дима! Красивые!.. И дорогие, наверное?

Они молчали. Оба. У двери я обернулась:

– Да, кстати! Маша! А ты ведь, кажется, в Бога веришь? На исповедь ходишь, посты соблюдаешь? А как же тогда получается, что ты, Маша, ходишь к женатому человеку? Да еще в общежитие? Можно сказать, прямо в постель?

Бледная Маша покрылась румянцем – заалела как маков цвет. И глазки свои опустила.

Я громко вздохнула и шагнула за порог.

Догнал меня голос Димки – все еще моего законного мужа:

– Лида! Повестка в суд скоро придет! Проверяй почту!

– Сволочь! – ответила я и быстро пошла прочь.

Слез не было. Одна пустота. Пустота – черная, грязная, вонючая, как осенняя лужа, – затопила мою душу до дна.

Мне было противно. Как быстро он утешился… Как быстро прикинул, сообразил! Верующая и тихая Маша, скромная, нежная, как полевая ромашка – вот это жена! Какая там Лида, с ее поганым языком, мутной душой, темным прошлым и злобной натурой?

Не верующая ни во что, всех подозревающая, холодная сердцем.

«Черт с вами! – думала я. – Да подавитесь! Подавитесь своим счастьем, подавитесь своими планами! Жизнью своей подавитесь! А мне ничего такого не нужно! Я как была одна, так одна и проживу. Меня, в конце концов, всю жизнь предавали! Мне что, привыкать?»

Храбрилась я. Старалась храбриться. Но, понятно же, как мне было плохо и тошно.

И еще я поняла одно: никому! Никому я больше не поверю. Никого не полюблю. Ни к кому не испытаю жалости. Хватит, наелись! Довольно страданий. Теперь вы все… будете страдать от меня.

Вечером пришла тетя Галя. Открывать я ей не хотела, но она так барабанила в дверь, что пришлось.

Увидев меня, она всплеснула руками и заголосила:

– Ой, Лидка! Да что с тобой, милая? На тебе ведь лица нету! И глаза завалились!..

А потом она достала «пузырек» – Галя любила выпить и всегда гнала самогон.

Впрочем, в деревнях гнали все. И даже моя баба Маня. Для чего – непонятно.

Галя пришла помянуть Полину Сергеевну.

А помянули мы с ней мою семейную жизнь.

Напилась я быстро: весь день не ела, устала, да и нервы – все понятно.

Напилась и все ей рассказала – про Димку, про тихую разлучницу Машу и про мою беременность…

Галя снова заохала, запричитала и насоветовала мне от ребеночка не избавляться. Рожать. А уж потом предъявить Димке его, ребеночка, и… По ее версии, Димка должен «уделаться от радости и снова меня полюбить».

– Куда он тогда денется, Лидка? Вернется – ей-ей! Вот увидишь! Вернется!

Мне стало смешно.

– Не хочешь? – удивилась она. – Тогда так! Пусть пузо подрастет, а месяце на шестом ты явишься с пузом. Как с карточным тузом. «Все, Дима! Через три месяца мы с тобой родители!.. Что, не согласен? Тогда плати алименты!» И, кстати, на суд, Лидка, не ходи! А принеси туда справку из поликлиники! Кто тебя разведет беременную? Никто! Так и получишь ты своего Димку обратно!

– А если я не хочу? – усмехнулась я.

Галя удивленно захлопала глазами:

– Как так – не хочу? Не поняла!..

– А вот так! – припечатала я. – Не хочу, и все! В нашей с ним жизни было столько лжи за последнее время, что так я его возвращать не хочу!

– А по-доброму он к тебе не придет… – дрогнувшим голосом ответила Галя.

– Да и черт с ним! – рассмеялась я. – Не больно-то и надо!

Через час я тетю Галю спровадила – надоела.

Легла спать. Но не тут-то было! Рвать начало меня так сильно, что я, кажется, потеряла сознание. Очнулась на полу, с рассеченной губой.

Посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: опухшая рожа, заплывшие глаза, разбитая губа, растрепанные патлы… Страшное зрелище, жуткое! Деток только пугать.

Умылась я и рухнула в кровать. И заревела. Боже, как же мне было плохо! Пожалуй, так плохо мне еще не было. А я ведь, можно сказать, чемпион по таким ощущениям.

Наревелась, навылась в голос, в который раз радуясь отсутствию соседей и наконец уснула.

Встала с такой головной болью, что завыла опять. А тут снова нарисовалась соседушка Галя – стучит в дверь, колотится:

– Лидка! Ты как?

Стоит на пороге – в руках банка с чем-то мутным и страшным:

– Что это, Галь?

Смеется:

– Рассол! Выпей, Лид! Полегчает!

Ну и хлебанула я от души – так, что по ночнухе текло. И вправду, стало легче! Совсем отпустило. И тошнота ушла, и голова просветлела, и руки с ногами задвигались… Ожила!

Галя покудахтала и удалилась. Точнее, я ее снова выставила.

И принялась за уборку. Оттерла все так, что изба моя скромная аж заблестела! И окна помыла – хотя рано, конечно. И холодно очень. И занавески наши хилые и выгоревшие простирнула. И пыль везде вытерла – хотя какая у нас пыль? Деревня! Пыль только летом, от цветущей липы, березы или когда долго нет дождя – тогда поднимают пыль коровы, идущие на реку мимо домов.

И белье поменяла, и кастрюли все перетерла. И даже люстру помыла – дурацкую пластмассовую «Каскад» – типа хрусталь. Люстру эту приперла Полина Сергеевна: «Ах, это так модно! – щебетала она. – Это так трудно достать! Прям натуральный хрусталь!»

А «хрусталь» этот давно потускнел и пожелтел – ясно что подделка, дерьмо. Все настоящее не тускнеет. Только подделка…

Как и Димкина любовь – пожелтела и сдохла…

Домик мой хилый засиял, засверкал! Даже настроение мое улучшилось. Я даже замурлыкала что-то себе под нос. Правда, потом одумалась: и чего тебе весело, Лида? У тебя все хорошо? И давно? И муж тебя не оставил, и на аборт тебе через пару дней не идти?

Села я и задумалась. Ладно, выдюжим. Ты же сильная, Лида!

Только вот сильной я себе уже не казалась…

Никто не знает, какая я слабая… и какая… несчастная.

На аборт я пошла. Разумеется. Ну и прошло все, как… Как и должно было пройти.

Больно и страшно. Наркоз мне не дали – какой там наркоз? Наркоз давали за деньги. А здесь по направлению. Только укол анальгина в задницу. А я ничего, терпела. Зубами скрипела и терпела. Пусть, думала, мне будет больно! Чтобы на всю жизнь запомнить! И возненавидеть тебя, Дима, сильнее!

Осталась там до утра. Врачиха меня пожалела, наверное, видела, как я терплю и никого не кляну. Сделала на ночь снотворный укол – ну, я и уснула.

Утром проснулась – есть хочу. Да как! Смолотила и холодную пшенную кашу с комками, и яйцо, и хлеб с маслом. И просто хлеб – три куска. На корке была полоска плесени – а я ничего, смолотила! И два стакана какао. По три куска сахара в каждом.

И снова мне захотелось спать. Но меня подняли и велели валить. Хватит, мол, належалась. Тут таких, как ты, – вагон и тележка. Давай дуй домой.

Ехала я в автобусе и прям засыпала. А солнце так било в окна, что глаза не открыть. Светило по-летнему и, кажется, грело. Снег весь подтаял, по дороге бежали мутные и быстрые ручьи. Глина хлюпала под ногами, обнажая прошлогодние кляксы коровьего навоза, окурков и старых размокших газет.