Миленький ты мой - Мария Метлицкая

– А муж твой, Аким? Он как? – спросила я.

– А ему-то что!.. – усмехнулась Мотя. – Потерся и… напрочь забыл! А про мальчонку сказал: убери… это из хаты! Что сказать: мужики…

И мы обе вздохнули.

Варенья варили много. Чем в глубокой провинции сластятся? Хлеб да варенье.

В воскресенье приезжал Дмитрий Акимыч – бабкин сын. Мужик он был хмурый, неприветливый, нелюдимый. Женился поздно и то по залету. Баба резвая попалась – зацепила старого холостяка животом. Дмитрий Акимыч – так он представился мне – сначала сурово разглядывал меня, потом поднялся ко мне в мансарду и все обсмотрел там. Обошел хозяйство, сурово брови нахмурив.

Забил трех кролей и у крыльца освежевал. Потом собрал все яйца в курятнике, пересчитал и аккуратно уложил в круглую корзину.

Дальше слазил в погреб, набрал прошлогодней картошки, прихватил соленых огурцов и варенья, все упаковал и привязал веревкой к багажнику велосипеда, сооруженному из металлической корзины – вроде тех, что дают в магазинах. Проверил на прочность. Вбил пару гвоздей в уличный стол. Выпил квасу с вареными яйцами и черным хлебом и – двинулся восвояси.

С матерью – не говоря обо мне – он не перекинулся и парой фраз.

«Суровый мужик», – подумала я.

Бабка Мотя прятала от меня глаза: было видно, что ей неловко. И гостинчика сын не привез…

Да какое мне дело! Я здесь временный гость. А чужая родня мне ни к чему.

Только тогда я не знала, что этот неприветливый и странный мужик окажется причастен и к моей судьбе… Да еще и как!

Через пять дней я пошла за авансом. Директриса по-прежнему была на месте – она и выдала мне аванс. Я была почти счастлива! У меня есть угол. Есть работа. И есть немного денег! Совсем немного, но все же…

Я пошла в центральный и накупила всего – конфет, вафель, печенья. Колбасы и сыра. Масла и рыбных консервов. Бутылку «Кагора» – все бабушки любят кагор. В универмаге напротив – тоже, понятное дело, центральном – я купила платок для моей Моти и пару колгот для себя.

Вечером, обозвав меня транжиркой, довольная Мотя зажарила курицу, и мы затеяли пир.

Мотя прожила с мужем после событий недолго – Степаныч погиб. Глупая смерть: купался в реке, всегда был отличным пловцом, а тут банальность – ногу свело.

Мотя рассказывала об этом спокойно – может, давно пережила. А может, после его смерти ей стало легче: никто не пьет, не бьет и по подружкам не бегает.

Теперь она не брошенная жена, а просто вдова. Все понятно. Я много видела женщин, начинавших жить после ухода мужей – бьющих и пьющих. Отплакивали бабы «своего», отголосили на кладбищах и – начинали наконец вольно дышать. Без мужика в деревне плохо и тяжело. С мужиком – да, физически легче. Но вот морально… Вопрос.

Фотография – точнее, фотопортрет Акима Степановича в красном углу висел, рядом с иконой. Хмурое и злое лицо, холодные глаза, плотно сжатые губы. Но было что-то в его лице такое, что наверняка привлекало баб. Сила какая-то, что ли? А может быть, дерзость?

– Чего повесила? – усмехнулась я. – Много с ним счастья-то видела?

Мотя удивилась:

– Так муж ведь! На память… – растерянно добавила она.

Жили мы в целом дружно. Мотя иногда упрямилась, указывала мне «мое» место, но быстро приходила в себя, и мы снова дружили. Это были хорошие и тихие вечера перед стареньким телевизором, под «охи» и «ахи» моей хозяйки, под чаек с оладьями и душистым вареньем.

Там, в моей мансарде, которую я почти полюбила, я наконец избавилась от своих ночных кошмаров и начала крепко спать.

Семнадцатого августа я отправилась в школу. Обычное дело – мыть окна, столовку, приводить в порядок школьную библиотеку, развешивать плакаты.

Собрались и мои новые коллеги – учителя. Все бурно делились впечатлениями от прошедшего отпуска, рассказывали про урожаи и грибную охоту, угощались к чаю домашним печеньем и пирогами и, конечно, приглядывались ко мне. Новый человек в глубинке всегда вызывал интерес. Но подружиться – такой цели я перед собой не ставила. И близко сходиться – тоже. Мне нравилась смешливая математичка Зоечка – недавняя молодоженка. Зоечка показывала свои свадебные фотографии и очень ими гордилась. Она была хорошенькой, беленькой, светлокожей и какой-то свежей, промытой, душистой. Географичка Светлана – молодая, загорелая дочерна, мать двоих пацанов. Светлана жила в частном доме и держала хозяйство. Была, как мне показалось, безмужней. Язык у нее острый и колкий. Но вредной она мне не показалась. Просто измученной.

Светлана часто выходила на перекур и как-то позвала меня:

– Не из курящих?

Я мотнула головой:

– Уже нет.

– Жалко, – усмехнулась Светлана, – а то я все пару ищу!

– А мужики? – спросила я.

Светлана скривила лицо:

– О чем ты? Здесь? Мужики? Да не смеши! Муж нашей Анюты – завхоз. Старый пень. Физручка – и та баба, Лариска. Ну и математик, Фролов. Так тот вообще… – Светлана затянулась и усмехнулась: – Сама увидишь! И – упадешь.

Фролов пришел через пару дней. Пожилой и хромой мужичонка в потертом пиджаке и стоптанных сандалиях. В общем, Светлана оказалась права.

Немолодая историчка Нина Игнатьевна – было видно, что дама строгая и справедливая. С ней явно считались. Нина Игнатьевна мне улыбнулась – подбодрила и успокоила.

Не понравилась мне завуч – Дина Михайловна Колкова. Было видно, что тетка важная и кичливая, нервная и взрывная. Меня рассматривала придирчиво, сузив красивые, узкие, зеленоватые глаза.

Оказалось, муж Дины – директор завода. Единственного предприятия города. Большой человек! Дина жила в единственном новом, кирпичном доме, построенном не так давно для начальства – главврача местной больницы, директоров школ, администрации, руководителей городской власти и нескольких ветеранов войны. И конечно, для директоров гастронома и универмага – центральных!

Директор завода был мужиком гулящим и слегка попивающим. Но отменным начальником. За это его и держали. И еще закрывали глаза на его вторую семью – секретаршу Марину, молодую и яркую блондинку, родившую ему мальчика.

С Диной Михайловной детей у них не было. Но из их общего дома он не уходил. Пока. Все ждали развития событий. Местная «Санта-Барбара», не иначе. Дина Михайловна жила под вечным прицелом человеческих глаз.

После работы муж и директор Колков торопился на служебной «Волге» к Марине и сыну. Водитель дремал в машине. Часа через два или три Колков, слегка взъерошенный, с мутным взглядом, вываливался из дома любовницы и матери своего сына и падал на переднее сиденье. Верный водитель Гена вез его в «главный» дом – к законной жене.

Да уж!.. Завидовать Дине Михайловне нечего – определенно.

И это несмотря на большую и красивую (по рассказам очевидцев) квартиру с импортной мебелью и хрустальными люстрами, кожаный плащ (сказка, мечта!), прекрасную фигуру, стройные ноги и отличную стрижку (к своему мастеру Дина уезжала в Москву! Ничего себе, а? За четыреста верст!). А как Дина была одета!.. Это вообще за гранью! По-моему, у нее единственной была серебристая норковая шуба, плащ зеленого цвета из нежнейшей лайки, сумочки не из этой жизни и все остальное.

А счастье?.. Вот его-то точно у Дины не было! И это читалось в ее прекрасных глазах.

Я, пережившая многое и страшное, Дину жалела. Но не дай бог это ей показать!

Дина была из тех, кого не нужно жалеть. И хорошо, что я поняла это сразу.

Иметь такого врага, как Дина Михайловна… Боже не приведи!

И вот вывод: коллективчик нашей небольшой школки оказался не самым плохим. Главное – ни с кем не вступать в тесный контакт, ни с кем не задруживаться, не одалживать денег, не пить кофе и не встречаться по вечерам. Таков мой жизненный вывод.

В моем третьем «Б» было девятнадцать человек. Дети смотрели на меня с опаской – что за фрукт эта новая тетенька? Я была в меру строга, в меру остроумна и в меру придирчива. Главное – соблюдать меру, не переборщить. Отпустишь удила – будешь хлебать все по полной. Дашь присесть на голову – тот же эффект. Чутка пережмешь – будут бояться и ненавидеть. Впрочем, мне их любовь по барабану. Главное в моей профессии – справедливость. И еще – чувство меры.

На второй парте у окна сидела очень грустная и очень красивая девочка. Я просто не могла отвести от нее взгляд. Девочка словно сошла с полотна венецианского живописца – черные, густющие косы, уложенные полукруглой баранкой. Серые глаза – огромные, опушенные густыми и очень темными ресницами, прямой четкий нос и прекрасного рисунка бледный и крупный рот. Девочка смотрела в окно и, очевидно, грустила. Рядом с обычными, русопятыми, курносыми и веснушчатыми детьми эта девочка смотрелась заморской диковиной.

Я начала перекличку. Красивую девочку звали Дина Сметанина. Дина!.. Вот уж придумают эти родители. А ребенку потом с этим жить. Ничего плохого в этом имени я не вижу. Просто в нашем захолустье быть Дианой… непросто.