Трагикомические новеллы - Поль Скаррон

на глазах у такого множества людей и сопровождаемый таким множеством конных стрелков, — почти так же, как прогуливается иногда господин начальник стражи, с тою лишь разницей, что он всегда шествует во главе стрелков, а вы шествовали позади них.

Облегчению вашей участи весьма может содействовать и путешествие, проделанное вами по морю, когда вы в продолжение целых шести лет совершали ряд богоугодных дел: много работали, мало ели и беспрерывно странствовали; всего же более заслуживает внимания то, что вам едва минуло двадцать лет, когда вы начали, к великому назиданию своего ближнего, сие святое паломничество. К тому же, — прибавила старуха, — нельзя не верить в награду, ожидающую вас на том свете за ваши постоянные старания, чтобы женщины, бывшие у нас в подчинении, не ленились и не бездельничали, ибо вы принуждали их работать и жить трудом не только рук своих, но и всего тела. Помимо всего прочего, если вы умрете в своей постели, вы сыграете забавную штуку с судьей Мурсии, который торжественно поклялся, что казнит вас на колесе, заранее предвкушает это удовольствие и придет в немалое бешенство, когда ему сообщат, что вы умерли своей смертью, без посторонней помощи. Но я теряю здесь время на разговоры и забываю о том, что пора отправляться в путь. А засим, любезный друг минувших дней, примите этот последний поцелуй столь же чистосердечно, как я даю его вам, ибо полагаю, что мы никогда больше не увидимся».

С этими словами Мендес обняла больного, Елена сделала то же самое, и обе вышли из комнаты, вернее сказать — из гостиницы. Монтуфар, привыкший к их злым шуткам и в свою очередь не упускавший случая подшутить над Еленой и Мендес, подумал, что все это было сказано ими только ради забавы. Он без малейшего подозрения смотрел, как они выходили от него, воображая, что обе женщины пошли распорядиться насчет его бульонов. Он впал затем в легкую дремоту, которая не была настоящим сном, но владела больным достаточно долго, чтобы дать обеим дамам время пройти немалое расстояние, прежде чем он проснулся. Он осведомился о них у хозяйки гостиницы, которая сказала ему, что обе вышли из дома и приказали не будить его, так как он ночью не смыкал глаз и ему надо доспать. Тут Монтуфар впервые понял, что дамы говорили с ним серьезно. Он ругался так, что стены гостиницы готовы были рухнуть, он грозил даже дороге, по которой они шли, и солнцу, которое им светило. Он хотел встать, чтобы одеться, и чуть было не сломал себе шею, настолько он был слаб. Хозяйка гостиницы пожелала оправдать дам и, стараясь сделать это как можно лучше, привела такие нелепые доводы, что больной рассвирепел и обругал ее. Он был так зол, что целые сутки ничего не ел; эта диета, в сочетании с сильным гневом, оказалась для него столь благотворной, что, поев бульону, он почувствовал в себе достаточно сил, дабы пуститься в погоню за своими беглыми рабынями.

Они опередили его на два дня пути, найдя, впрочем, для поездки в Бургос только пару негодных наемных мулов, которые, казалось, дали слово не торопиться. Он настиг их в шести или семи милях от Бургоса; увидев его, они побледнели и покраснели и начали, как могли, оправдываться. Монтуфар показался им не очень сердитым, настолько в лице его была заметна радость по поводу того, что он нашел их. Он первый посмеялся над шуткой, которую они с ним сыграли, и так их успокоил, что женщины сочли его в душе дураком. Затем, уверив их, что они сбились с дороги в Бургос, он завел обеих в скалистую местность, куда никто никогда не ходил, что ему было хорошо известно. Здесь Монтуфар положил руку на огромный кинжал, к которому Елена и Мендес всегда питали большое уважение, и весьма грубо заявил им, что они должны вручить ему все имеющееся у них золото, серебро и драгоценные камни. Беглянки подумали сначала, что слезы помогут им мирно уладить дело: Елена пролила их немало, кинувшись Монтуфару на шею, но кавалер был столь доволен, видя обеих женщин в своей власти, что и слышать не хотел ни о каких переговорах, и объявил им еще раз свою непреклонную волю, дав всего несколько минут на размышление. Итак, они вынуждены были пожертвовать ради своего спасения кошельком и с величайшим прискорбием расстались с тем, что им было дороже их утробы. Месть Монтуфара этим не ограничилась: он вытащил веревки, которыми умышленно запасся, и, привязав Елену и Мендес к деревьям, одну напротив другой, сказал им с предательской усмешкой, что, хорошо зная, насколько они ленятся налагать на себя время от времени какую-нибудь кару за свои грехи, он намерен собственноручно подвергнуть их бичеванию, дабы они поминали его в своих молитвах. Приговор был тотчас же приведен в исполнение с помощью дроковых веток. Добыв себе удовлетворение в ущерб их коже, Монтуфар уселся между обеими претерпевшими наказание женщинами и, обернувшись к Елене, сказал ей примерно такие слова:

«Любезная Елена, сильно не гневайся на меня за то, что сейчас произошло между нами, а цени мое доброе намерение и помни, что каждый обязан добросовестно следовать своему призванию. Твое призвание в том, чтобы быть злой, ибо мир состоит из добра и зла, мое же в том, чтобы карать злобные выходки. Ты знаешь лучше, чем кто-либо, сколь достойным образом выполнил я свое призвание, и должна поверить, раз я так исправно тебя наказываю, что я и люблю тебя не меньше. Если бы мое чувство долга не противилось жалости, я не оставил бы столь порядочную и добродетельную особу совсем обнаженной и привязанной к дереву на произвол первого, кто пройдет мимо. Твое именитое происхождение, о котором я недавно узнал, заслуживает иной участи, но признайся, что будь ты на моем месте, ты поступила бы так же. Самое неприятное для тебя то, что благодаря твоей громкой известности тебя скоро опознают, и можно опасаться, как бы по злобе полиции дурное дерево, с которым ты точно слилась воедино, не сожгли вместе с его дурным плодом, но зато, если ты отделаешься только страхом от всех бед, какие сама навлекла на себя, когда-нибудь ты будешь очень забавляться, рассказывая о них, и ценой плохо проведенной ночи приобретешь умение, которое будет особенно выделяться среди всех, какими ты уже обладаешь, — умение, любезный друг, спать стоя.

Но добрейшая Мендес может справедливо упрекнуть меня в неучтивости, если я еще дольше буду