Трагикомические новеллы - Поль Скаррон

где ей приходилось жить, был человек, который командовал ею, повелевал хозяйкой дома и, ничего не делая, пользовался всем, что обе они с таким трудом добывали. Мендес беспрестанно указывала Елене на ее горестное положение, сравнивая его с положением рабов, которые работают в рудниках, обогащают своих господ золотом, с превеликим трудом извлекая его из недр земли, и вместо ласкового обращения получают иногда только палочные удары. Старуха беспрестанно твердила Елене, что красота — кратковременный дар и что ее зеркало, не показывавшее ей до сих пор ничего такого, что не было бы достойно любви, и всегда говорившее только в ее пользу, скоро начнет воспроизводить перед ней мало приятные вещи и сообщать дурные новости.

— Сударыня, — говорила она, — женщина, когда ей исполнится тридцать лет, каждые полгода теряет кое-что из своих прелестей и видит, как на ее теле или лице всякий день появляются какое-нибудь пятнышко или морщинка. Годы только и делают, что старят молодых и наводят морщины на стариков. Если женщина, разбогатевшая в ущерб своей нравственности и доброй славе, не избегает презрения света, как бы ни было велико ее состояние, то какое отвращение она может внушить, когда вследствие дурного поведения присоединяет к позору еще и бедность? И по какому праву может она надеяться, что ей помогут в нужде? Если бы с помощью состояния, приобретенного вами способом, не всеми одобряемым, вы извлекли из нищеты порядочного человека, который женился бы на вас, вы совершили бы угодный богу и людям поступок, и конец вашей жизни загладил бы ее начало; но всецело отдавать себя, как вы это делаете, столь же злобному, сколь и трусливому мошеннику, чьи помыслы направлены лишь к тому, чтобы обирать женщин, завоеванных им одними угрозами и удерживаемых одним тиранством, — это значит, по-моему, расходовать свое состояние на то, чтобы впасть в крайнюю нищету и погубить себя.

Такими-то словами разумная Мендес, умевшая лучше рассуждать, нежели действовать, старалась изгнать опасного Монтуфара из сердца малодобродетельной Елены, которая любила его почти лишь по привычке и обладала достаточно просвещенным умом, чтобы самой подыскать все превосходные доводы, какие приводила ей старуха. Тем не менее они оказались небесполезными: Елена внимала им благосклонно и тем более охотно, что здесь были замешаны интересы не одной лишь Мендес. Но так как в это время Монтуфар уже готовился присоединиться к ним, чтобы вместе войти в Гвадарраму, где они должны были пообедать, обе женщины отложили до более удобного времени обсуждение способа, к какому они прибегнут, дабы расстаться с ним навсегда.

Монтуфар очень мало ел за обедом; выйдя из-за стола, он почувствовал ужасный озноб, а затем жестокую лихорадку, которая мучила его остаток дня и всю ночь и, усилившись к утру, внушила Елене и Мендес надежду, что, быть может, болезнь выручит их из затруднительного положения. Монтуфар так ослабел, что не мог держаться на ногах, и заявил дамам, что не следует уезжать из Гвадаррамы, а надо во что бы то ни стало раздобыть врача и воспользоваться всеми услугами, какие он только в силах оказать. Это было сказано столь повелительно и властно, точно Монтуфар говорил с рабынями, владея их жизнью и имуществом. Лихорадка между тем овладела его телом и духом, приведя его в такое состояние, что, если бы он не просил часто пить, можно было бы подумать, что он умер. В гостинице уже укоризненно перешептывались, почему так долго медлят его исповедовать, когда Елена и Мендес, не сомневавшиеся больше, что лихорадка поразила Монтуфара смертельно, уселись по обе стороны постели, и Елена повела такую речь:

— Если ты припомнишь, любезный наш Монтуфар, как ты всегда вел себя со мной, кому всем решительно обязан, и с Мендес, чей возраст и чья добродетель заслуживают уважения, ты, конечно, не возомнишь, что я буду сильно докучать господу богу просьбой послать тебе выздоровление; но если бы даже я настолько хотела этого, насколько у меня есть причины желать твоей гибели, тем не менее пусть свершится его святая воля, чтобы я сама могла из подлинного смирения пожертвовать тем, что некогда более всего любила. Сказать тебе откровенно, нас до того стало тяготить твое тиранство, что разлука наша была неизбежна, и если б господь бог не позаботился о ней, мы бы со своей стороны потрудились ради нее, — правда, меньше чем ты, ибо ты прямо и весьма проворно отправляешься на тот свет, — но хотя бы попытались удалиться в какое-нибудь место Испании, где даже и не вспоминали бы о тебе, словно ты никогда не существовал на свете. Впрочем, как тебе ни жаль расстаться с жизнью, ты должен быть весьма доволен своей смертью, так как небо по неведомым людям причинам дарует тебе смерть более почетную, чем ты того заслуживаешь: оно допустило, чтобы твоя лихорадка сделала с тобой то, что палач делает с подобными тебе злодеями, а страх — с людьми столь малодушными, как ты. Но прежде чем мы расстанемся навсегда, мой бедный Монтуфар, поговори со мной раз в жизни откровенно. Ты требовал, не правда ли, чтобы я осталась здесь и служила тебе сиделкой? Полно, не забирай в голову таких тщеславных мыслей, будучи столь близок к смерти. Если бы дело шло не только о твоем здоровье, но о восстановлении всего твоего рода, я не осталась бы здесь и четверти часа. Вели отнести себя в больницу, и так как тебе всегда шли на пользу мои советы, не пренебрегай последним, который я дам тебе: не посылай за врачом, — он не преминет запретить тебе вино, не зная, что подобное лишение и без помощи лихорадки может в сутки свести тебя в могилу.

Пока Елена говорила, милосердная Мендес время от времени щупала пульс Монтуфара и клала ему на лоб руку. Видя, что госпожа ее умолкла, она взяла слово и сказала так:

«В самом деле, сеньор Монтуфар, у вас весьма сильный жар, и я боюсь, как бы этот неприятный случай не унес вас в могилу, не дав вам времени покаяться. Возьмите-ка у меня эти четки, — прибавила она, — и усердно молитесь по ним в ожидании исповедника, это все же чуточку поможет вам облегчить совесть. Но если верить историографам канцелярии мадридского суда, столь часто употреблявшим свои перья на описание ваших подвигов, примерная жизнь вашей милости не требует от вас большого покаяния; и притом господь бог, конечно, зачтет вашей милости прогулку, которую вы совершили по главным улицам Севильи