Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

несчастную, на каком-то замызганном корабле с мокрой гниющей обшивкой, трюм которого наполовину заполнен мужчинами и мальчиками из Анголы и Конго. Британский военный корабль застал Цезаря врасплох, поджег «Черную Мэри» и теперь буксирует «Калабар», вернув ему прежнее английское название «Бристоль». Всех находившихся на борту убили или взяли в плен и забрали добычу, которую Цезарь захватил на острове Сент-Томас и у испанского пирата Одноглазого Циско. Экипаж разделили. Белых, кто не погиб в бою, казнили за измену. Оставшихся – черных, коричневых и просто смуглых, в том числе и меня, – схватили и продали.

Цезаря с нами не было.

Каким-то образом среди криков, буханья пушек и мушкетов, пожаров и густого дыма он умудрился скрыться. Только боги – Цезаря и мои – знали как. Об этом потом много говорили. «Он погиб». По словам одних, его подстрелили и он утонул. Да нет же, утверждали другие. Разрубили на куски. Но стоило попытаться выяснить подробности, все сразу умолкали. Никто не признавался, что видел мертвое тело, хоть целое, хоть нет. Даже солдаты короля.

«Черная Мэри» горела, ее снасти шипели, подобно змеям, падали, тлея, в море, высокие мачты покачивались, как пальмы, на легком ветру, а затем яростно рушились вниз, словно копья, нацеленные рукой бога неба. Корабль, который когда-то был моим домом, завалился на бок и бесшумно затонул. Вот она еще плывет, из дыры размером с дверь валит черный дым, а по остаткам палубы и бортов безумно пляшет красное пламя. А взглянув в следующий раз, я уже не увидела «Черной Мэри», она исчезла, и на этом месте не осталось даже клубочка дыма. Ушла. Забрав с собой всех мужчин, которые на ней были. Но не Цезаря.

– Pas de mort, il est disapparu[43], – сказал мне француз за несколько часов до того, как его повесили. – N’est pas ici[44].

Сбежал. Исчез. Погиб. Что было правдой? Мне неведомо. Правда лишь в том, что я никогда больше не видела Цезаря ни живым, ни мертвым.

В мгновение ока, за одно дуновение ветерка, за единый миг, пока качнется куст, волны накатят с моря и вернутся обратно, потянув за собой песок… я оказалась в другом мире. Где другим было все. Места, люди, погода. Позже выяснилось, что на Риф Цезаря тоже совершили набег. Но когда люди английского короля высадились на берег, там никого не оказалось: ни женщин, ни детей, никого. Все ценное, что Цезарь скопил за десять лет скитаний по Карибскому морю, исчезло. Или разграбили.

И никогда не нашли. Говорят, сокровища спрятали в пещерах или закопали в песке. И колдунья вуду наложила на них заклятье. Англичане сожгли хижины, домики, все жилища, которые смогли найти, разрушили пристани и ушли, разочарованные. Цезарь, Мари Катрин, женщины и дети мужчин «Черной Мэри» исчезли. Больше я не видела никого из них, хотя узнала бы в лицо, сколько бы ни прошло времени. Ходят слухи, что людям короля только показалось, будто все жилища на Рифе Цезаря разрушены, и что ранним утром, особенно когда из густых лесов вдоль северного побережья поднимается прохладный туман, из вороньих гнезд проходящих мимо кораблей видно хижину Мари Катрин: из трубы вьется бледно-голубой дымок, а у ворот стоит женщина в белом тюрбане.

Я уже привыкла, что жизнь швыряет меня из одного угла, из одного края земли в другой. Я была своей на Рифе Цезаря и на его кораблях. Его любимой сестрой. Мои слова имели такой же вес, как слова Цезаря, ко мне прислушивались, меня уважали так же, как и мужчин, хоть я еще и женщиной-то толком не была. На Рифе я училась у Мари Катрин ремеслу знахарки и упражнялась, исцеляя больных, умиротворяя страдающих и принимая детей. Теперь всё опять переменилось, и я снова осиротела. Ни семьи. Ни страны. Ни положения. Лодыжки, отвыкшие от грубого, жесткого железа кандалов, покрылись язвами и кровоточили. К тому же на Рифе остались мои запасы трав, мазей и снадобий и «лечебная корзинка». Я больше не была Мариам, любимой сестрой Цезаря. Я больше не была ведуньей Мэри, ученицей Мари Катрин. Один залп пушки, один взмах меча – и я снова стала никем. Чернокожая девка невесть откуда. Никому не известная. Никому не нужная. Без всякого имущества. За которую можно получить пару-тройку монет или мешок табаку, равный моему птичьему весу.

Корабль пришвартовался в порту Саванны. Да уж, бог-обманщик подшутил надо мной. Именно в Саванну направлялся «Мартине» много лет назад, когда Цезарь захватил судно. Круг замкнулся. Мое прибытие в назначенный судьбой пункт назначения состоялось, просто несколько затянулось.

Меня протащили с корабля на помост, поставленный у причала. Ноги были стянуты тяжелыми железными цепями, мешавшими идти нормально. Это было унизительно, и я могла только шаркать, стараясь не споткнуться. Аукционист, розоволицый толстяк, говорил с акцентом, в котором я скоро научусь узнавать ирландский, но с медленными, округлыми тонами, характерными для говора этих мест, этой Саванны. Руки у него были толщиной с хороший окорок, а многочисленные кольца стискивали распухшие пальцы, как поясок талию. Он схватил меня за плечо, толкнул к передней части помоста и одним взмахом руки сорвал с меня рубашку.

– Тольк-о-о гляньте на энти титьки! – Толстяк похабно расхохотался. – Плодо-овитая будет, как пить дать. Так и просится к заводчику. Подло-ожи яе под кого-нить из своих негров или сам поваляй!

Смех прозвучал в моих ушах громом. Щеки вспыхнули от унижения. Открытые рты и розовые лица превратились в размытое пятно лиц без глаз и черт, слезы застили все вокруг. Я попыталась вырвать рубашку из толстой руки аукциониста. Но он дал мне пощечину и прорычал на ухо:

– Еще раз дернешься, и я те под вто-орой глаз синя-а-ак поставлю, чертова девка. – И с ослепительной улыбкой повернулся к своей аудитории. – Горя-а-ачая девка. То что на-а-адо! – Он подмигнул. Публика разразилась смехом. – Итак. Кто начнет торги? Как насчет восьмисот фунтов? Эта и нарожает, и в поле отлично поработает, а еще среди наших ниггеров ходят слухи, что она повитуха. Яе можно сдавать внаем или… пусть сама принимает у собя детей, которыми ты яе начинишь!

От их ржания меня тошнило. Кто-то из розоволицых выкрикивал цифры, но их слова терялись в шуме скандала, разразившегося в центре толпы: несколько человек орали друг на друга, размахивая руками. Гвалт заглушил аукциониста, и он развел руками, словно признавая поражение.

– Жентльмены, жентльмены! Я всего лишь пытаюсь здесь вести торговлю! – крикнул он, притворяясь добродушным. – Итак, последняя ставка была от мастера Синглтона. Девятьсот пятьдесят…

– Повитуха! В доме Лепестка нужна повитуха! – Призыв исходил от высокого долговязого мужчины в