Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

португальском, даже не на наречии, которое я слышала от родившихся на Ямайке. Голос у нее был низкий, спокойный и мелодичный, как у моей матери. Я уже засыпала, когда вдруг почувствовала давление в животе и новый укол боли. Вскрикнула и открыла глаза.

– Ага, пришла в себя. Хорошо.

На мгновение передо мной возникло мамино лицо, ее темные глаза, взгляд, одновременно пронзавший мудростью и согревающий любовью. Затем оно сменилось лицом другой женщины, одной из моих двоюродных бабушек, которая у себя в деревне тоже была знахаркой. Постепенно мой взгляд сфокусировался.

Я не встречала женщин, похожих на эту. Она была метиской или, может, креолкой, с темно-коричневой кожей и черными миндалевидными глазами, как у моей матери, на голове тюрбан из белой ткани. Женщина улыбнулась, затем потрогала мне лоб тыльной стороной ладони.

– Ты поправляешься. Лихорадки уже нет. Прости, что сделала тебе больно, – и она глянула вниз, туда, я держалась рукой за живот. – Нужно было убедиться, что матка очистилась сама. Savez? [29] – Она нахмурилась, словно сама пыталась понять, дошло ли до меня. Повторила свой вопрос по-португальски, затем по-английски. – Понимаешь?

Я кивнула, хотя ничего не поняла.

– Я дам тебе воды, но пей медленно. Желудок у тебя еще слабый. Позже принесу немного бульона, может, кусочек хлеба. Нет, пока рано.

Она встала и повернулась, юбки крутанулись вокруг ее ног. Но вдруг она остановилась, посмотрела на меня и улыбнулась.

– Я Мари Катрин.

– А я… меня зовут…

Мари Катрин улыбнулась и коснулась моей щеки ладонью, как это сделала моя мать.

– Я знаю, как тебя зовут, Маленькая Птичка.

Мари Катрин дала мне воды, прохладной, свежей и слегка отдававшей мятой. Верно, добавили какой-то отвар, чтобы я заснула. В следующий раз я открыла глаза, когда на грубо отесанных бревенчатых стенах дома Мари хозяйничало солнце, пропитывая воздух жарой и загоняя тени в углы.

Стоял полдень.

Мне было больно.

Мари Катрин снова коснулась моего лба, затем нежно, но твердо прижала ладони к моему животу. Я застонала, а она вздохнула.

– Прости, но я должна это сделать.

Она откинула простыню, осторожно подняла мои ноги и принялась обтирать меня смоченными в воде тряпками. Я успела заметить, что одна из тряпок была в ярко-красной крови. Должно быть, я испачкалась. Помню, мне стало стыдно, так стыдно, что я не могла смотреть на Мари Катрин.

– Не волнуйся, дитя, это необходимо. Часть нашей обычной женской жизни. – Мари Катрин снова поймала мой взгляд и наклонилась ближе. – Ты понимаешь меня? Что я говорю?

Я покачала головой.

– Я… я понимаю смысл ваших слов, тетушка, – с трудом выговорила я. – Но не понимаю…

Живот снова свело судорогой, и лицо у меня скривилось.

– Ах ты, господи, – знахарка откинулась назад, нежно сжала мне плечо, а затем встала. – Сейчас принесу тебе что-нибудь, успокоить нутро.

Она помогла мне сесть на тюфяке, подложив за спину подушки, а затем протянула еще чашку воды с пряностями.

– Что это? – спросила я.

Женщина слегка улыбнулась.

– Это немного снимет боль.

Позже она принесла миску с супом и, отбросив мою руку, накормила меня сама.

– Это куриный бульон с овощами и зеленью. Чтобы подкрепить силы и исцелить утробу.

– Утробу?

Мари Катрин прищурилась, всматриваясь в мое лицо.

– Dite-moi[30]. Ты хоть понимаешь, что с тобой произошло?

У меня из глаз потоком хлынули слезы. Мне было стыдно за свою телесную слабость.

– Я… я обмочилась и… и-испачкала одежду, – выдавила я, сдерживая рыдания. – Прямо при… Цезаре и… Люке… и-и… всех…

Я уставилась на край простыни, не в силах поднять глаза. Думала только о том, как неловко было бы маме, узнай она о моем поведении, о том, что я не совладала со своим телом. А уж что сказала бы Джери? Представить страшно.

Мари Катрин приподняла пальцем мой подбородок.

– Нет, Маленькая Птичка, ты ребеночка родила.

Ребенок. Она произнесла это слово так естественно, словно пожелала доброго утра. Ребенок? Как же у меня это получилось?.. Руки как-то сами нащупали небольшой холмик, который был моим животом. Еще больно, но уже не тяжело. Маленький комочек, который там был… Нет. Вопросы застыли на моих потрескавшихся губах. Как?.. Почему? Нет. Это же просто невозможно. Надо мной еще не проводили нужных обрядов, церемоний… Мари Катрин медленно покачала головой.

– Ты… не знала? Что носила ребенка? Но как это может быть?.. – Она откинулась на стуле, который поставила рядом с кроватью. – Впрочем, ты же совсем малышка. Тебе четырнадцать? Пятнадцать?

– Двенадцать. Кажется.

Знахарка глубоко вздохнула и закрыла глаза. А когда снова подняла веки, лицо ее стало пугающе бесстрастным, словно маска. Я вздрогнула. В маленькой комнате вдруг дунуло холодом, резким порывом невесть откуда взявшегося ледяного ветра.

– Понятно. И кто отец?

Отец. Малыш. Эти слова ничего для меня не значили. Я знала, что мужчина и женщина делают вместе, или только думала, будто знаю. Мне еще предстояло многому научиться. Обрядов-то провести не успели. Я оказалась на высоком корабле, еще не уронив первой крови.

Я уставилась на Мари Катрин. Смысл ее слов все равно ускользал. У меня родился ребенок. Ребенок. И все же, если это было правдой – а причин не верить знахарке не было, – то как же… Мысли наплывали одна на другую, кружились, как вода в приливной заводи, и… Нет. И вдруг я поняла. И Мари тоже.

Она была колдуньей, это точно. Потому что ее глаза поймали мои как раз в тот момент, когда я копалась в памяти, и вытащили наружу правду, которую я пыталась забыть. В сумерках несколько лун назад… Семь? Восемь? Остров Зеленой Черепахи, Хоуп-Таун – город Надежды, – вот так. Не очень оживленная улица, проем между лачугами, сильная рука хватает меня за плечи, стискивает шею, невидимый мужчина дышит мне в ухо.

Цезарь поручил мне передать бумаги человеку, говорившему по-португальски, а по-английски знавшему лишь несколько слов. Я должна была еще кое-что сообщить устно ему одному и вернуться с ответом. Цезарь доверил мне серьезную задачу. И я выполнила всё, именно так, как он просил. Ошибкой было возвращаться на «Черную Мэри» короткой дорогой.

Хоуп-Таун – городок маленький, но оживленный, его главные улицы довольно широки для такого захолустья, заполнены людьми и рыночными прилавками, повсюду процветает торговля. Деревьев мало, тени почти нет. Но на окольных нешироких улицах и потенистее, и народу немного, а по той, которую выбрала я, и вовсе шли только двое – он да я. Я услышала его шаги и обернулась посмотреть, кто там, но не успела. Мужчина схватил меня за плечи и