Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

на теле. Темные воды я пересекала в страдании, ужас, одиночество и болезни были моими спутниками. Но к тому времени, когда мне пришлось ходить по борту переименованного «Мартине», который скользил по светло-голубым водам Карибского моря, я чувствовала только движения своих ног. Нутро у меня больше не тряслось и не просилось наружу, как раньше. Я шла, опираясь на качку, а не сопротивляясь ей, и чувствовала, как пальцы ног, словно когти, цепляются за деревянные доски на палубе. О’Брайен, один из старейших людей в команде Цезаря, хихикнул, ухмыляясь беззубым ртом.

– У тебя «морские ноги», Черная Мэри, да. Тебе, поди-ка, и на мачту забраться – раз плюнуть! – И он ткнул худым пальцем в сторону вороньего гнезда. Оно и в самом деле выглядело как переплетенная узлами куча выбеленных веток.

– Еще чего! Elle n’est pas de sear, – злобно заорал в ответ француз, хоть и пребывавший в хорошем настроении. – Она же толмач, а не мартышка!

Хриплый смех и бубнеж, последовавшие за его замечанием, отвлекли моряков, а я пошла по палубе к леерам. Но вовсе не для того, чтобы блевать.

Мы плыли уже два дня, но никаких признаков ни суши, ни других кораблей не наблюдалось. Я не знала, куда мы идем: своими намерениями Цезарь со мной не поделился. Но как-то раз, прикрывая глаза рукой от яркого солнца, я увидела, что вдалеке кружатся стаи морских птиц, а на горизонте вырастает темный холм. Земля. Но какая? Когда мы подошли ближе, появились другие холмики – темно-зеленые, черные и коричневые, – и у меня внутри все задрожало, сильнее и сильнее. Это был не мираж. Такую уйму роскошных цветов, эти высокие и гибкие вечнозеленые пальмы с густой зеленью нижних листьев и нежно-зелеными верхушками, мягкую желтизну песчаного берега я в последний раз видела… в общем, мы оказались недалеко от земель племени фон, совсем рядом с домом. У меня перехватило дыхание. Это невозможно. Я сплю? Или того хуже – брежу и вижу несуществующее?

Я жадно втянула в себя воздух и была вознаграждена ароматом влажной почвы и сладким благоуханием. Когда корабль медленно повернулся и двинулся параллельно берегу, затрещали и защебетали птицы. Вода была совершенно спокойной, а я, не сдержавшись, начала подпрыгивать, меня переполняла радость. Вдоль береговой линии двигались фигуры. Все одеты в яркие одежды: алые, желтые, белые, синие. И ни одного розового лица. Только темные, смуглые, коричневые, черные.

Дом. Я дома.

Я услышала голос матери, смех отца. Хихиканье младшего брата, поддразнивание старших сестер… Джери. О боги, как же я скажу матери, что Джери теперь спит под темными водами? Мысленно я увидела храм, который построят в ее память, услышала песнопения моих двоюродных бабушек, басовитое бормотание старейшин и вкусила сладость спелых плодов. Но это было всего лишь желание да воображение.

– Вижу берег! – раздался голос из вороньего гнезда.

На мое плечо легла рука Цезаря.

– Что это за место? – забывшись, спросила я на эдо.

Он слегка нахмурился.

– Что ты сказала?

Я повторила вопрос на его языке, теперь желание сменилось надеждой.

Темные глаза мужчины наполнились пониманием, он медленно кивнул.

– Это дом, – ответил он. – Твой новый дом. Островок называется Риф. – Лицо расплылось в широкой улыбке. – И принадлежит мне. Я его называю Риф Цезаря.

– Похоже на… – Я сумела удержаться и не произнести рвущееся из глубин души слово ни на эдо, ни на акане. Из глаз полилось, и я вытерла их тыльной стороной руки. Потом посмотрела на Цезаря, но тот стоял закрыв глаза.

– Вот именно, – согласился он. – А если закрыть глаза и подставить лицо теплому солнцу… сделать глубокий вдох… то уловишь благоухание плодородной земли моих отцов, причудливые ароматы берега реки после наводнения. Услышишь песню жаворонка, почуешь острую… манящую… сладость… цветка нанди, повсюду разливающего аромат.

Я уже не утирала слез, катившихся по щекам. Пальцы Цезаря стиснули мои плечи, затем он ослабил хватку.

– Думаю, это было жестоко… – протянул он, – выбрать для жизни именно это место. Ведь оно вводит меня в заблуждение всякий раз, когда я захожу в бухту. Все здесь напоминает… Энтуме, мою деревню, моих воинов, моих жен и детей. Но теперь здесь и мой дом, и дом моих нынешних жен и моих детей, моих новых соплеменников, их жен и детей. – И Цезарь посмотрел на меня. – Я выбрал островок из-за его изолированности. Он вдали от людей, от английского короля и от испанского и не интересен колонистам. К тому же у меня хватит сил его защитить, и потому есть ощущение безопасности. Но все же… – и он глубоко вздохнул.

Я не провидица, боги не удостоили меня этим даром, как мою мать и ее мать. Мысли читать не умею, и туман времени не редеет для меня так, чтобы можно было заглянуть за его пределы. Но в тот момент я поняла, о чем думает Цезарь. Узнала его самое большое желание, потому что это было и мое желание тоже.

– Я ведь не вернусь, так? – выкашляла я слова. – Домой.

– Нет, не вернешься, – ответил он, по-прежнему глядя в море. – Как и я.

* * *

Риф Цезаря представлял собой кусочек, клочок земли в сине-зеленом море, ломоть, который оторвался и уплыл от того, что впоследствии стало Флоридой. Там были песок и пальмы, небольшой, но густой лес и даже гора, точнее, высокая черная скала, образовавшаяся, как сказал Цезарь, давным-давно из отрыжки богини земли. Поселение, где обитали только семьи членов экипажа, было застроено небольшими невысокими домиками самого разного вида, причем одни напоминали мой дом, другие – хижины розоволицых, которые я видела вдоль побережья Ямайки, а третьи, длинные бараки, остались от первых жителей этого места, теперь уже исчезнувших.

Всё было новым, увлекательным и странно знакомым. Люди собрались на пристани, дети плясали от радости, на всех лицах цвели улыбки. Команда, с которой я провела бок о бок несколько месяцев, эти суровые моряки, одни молчуны, другие сварливцы, сияла от радости, и меня удивило, с каким восторгом они обнимают своих женщин и подхватывают детей. Это место напоминало мне Уиду, но не внушало страха. И здесь и там попадались розовые лица, но в основном были смуглые, коричневые, черные.

Цезарь, у которого здесь, похоже, имелось две жены, ринулся в толпу детей всех цветов и возрастов, требующих его внимания, в то время как его женщины, жены стояли в стороне, гордо улыбаясь. Одна – из игбо, у другой была светло-смуглая кожа, резкие черты северных малийцев и вьющиеся темные волосы. Наше прибытие походило на праздник.

Один из детей Цезаря, мальчик лет шести или семи, повел