Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

class="p1">– Но потом мэм умерла. – Женщина на мгновение смолкла, скатывая белье в комок. – Осталась я адна-адинешенька. А торговка продала миня фермеру. Для забав. В десять-то лет. Фу!

Она сложила белье в прихожей у открытой двери и вытерла лоб рукой.

– Да-да, мине едва десять стукнуло. Года через два у миня родился первый ребенок. А через год – следующий.

Взяв ночной горшок, она подняла окно и вылила его.

– Старый ублюдок, который… мной пользовался, отвел миня к церковным старостам, и с этими ублюдками я валандалась еще пятнадцать лет. Вот так-то. Дай-ка мне ребенка.

Ребенок сладко спал, а Констанца дремала. Я взяла на руки девочку и накрыла простыней мать. Лепесток ополоснула руки и потянулась к ребенку.

– А-а-а-а… до чего ж милая малышка. Волосы как шелк… – Она уткнулась носом в шею спящего ребенка и вдохнула. – О, этот чудный запах новой жизни. Как мине его не хватает.

– А где твои дети? – поинтересовалась я.

Лепесток не изменилась в лице.

– А, первый родился до срока и умер. Второй… – Она закусила губу и посмотрела на крохотную Бониту. – М-да… яе забрали, как только я перестала кормить грудью. А миня отправили в округ Принс-Джордж на другую ферму этого толстого ублюдка. Дочка, вишь ли, была цветная. Вот яе и взяли… наверное, куда-то продали. А миня зарядили еще на двадцать пять лет.

У меня глаза на лоб полезли. За время, проведенное с Цезарем, я многому научилась, в том числе и у Мари Катрин. Но никогда не бывала в английских колониях. И ничего не знала о тамошних обычаях. Для меня оказалось полной неожиданностью, что англичане с белой женщиной тоже могут обращаться как с рабыней. И сказала об этом Лепестку.

А та порхала по комнате, как бабочка, напевая малышке, и ее маленькие ноги резво мелькали по полу.

– Ах, это. Так ведь я родила цветного ребенка, вот срок-то и продлили. Двадцать пять лет! – Она чмокнула малышку в носик. – Мине тогда было шестнадцать.

Двадцать пять лет для женщины в этаком-то месте?

Я считала не так хорошо, как Цезарь, но все равно понимала, что двадцать пять лет – это целая жизнь, а для женщины может просто закончиться смертным часом. Если ее не унесут болезни и жестокость, то роды. Кроме Мари Катрин, а теперь и Лепестка, мне редко встречались женщины старше тридцати пяти лет.

Ее глаза встретились с моими, и она кивнула.

– Да. И как ты думаешь, собиралась я ждать, пока этот толстый придурок изобьет миня до полусмерти, закопает в землю или набьет мине в утробу столько детей, что она превратится в кашу?

Я бы точно не стала.

– Думаю, нет.

– То-то и оно. Я и драпанула. Миня ж там ничего не держало. Он мою лялечку… забрал, как только я отняла яе от груди, и отдал в какую-то семью. Продал, скорей всего. Так чего ради было оставаться? Украла немного деньжат у него из сейфа, подкупила портового грузчика, с которым… была знакома… – Глаза у нее лукаво сверкнули. – И рванула сюда. Без оглядки. – Лепесток прижала ребенка к груди и кончиком носа погладила его по крошечной головке. – Надеюсь когда-нибудь вновь обрести эту дочь. Хоть бы и во сне. – Голос ее смягчился. – Я назвала ее Розой.

Я распрощалась с мечтами о дочери, которую родила, но никогда не видела, о ребенке, которого не могла вспоминать без слез. Это было много лет назад, в другое время, в другом месте, с другим человеком, девочкой, едва уронившей первую кровь. У меня сжалось горло, и я прикусила губу.

– У тебя есть… еще дети?

Лепесток улыбнулась.

– Да. У нас с Ричардом есть сын. Большой, крепкий мальчик. Я его отправила на запад к сестре Ричарда и ее мужу, в земли племени криков[45]. Ему сейчас около двенадцати. – По голосу я поняла, что она очень гордится сыном. – Будет бондарем, как дядя.

Дожидаться возвращения Ричарда из доков было все равно что ждать, пока вырастет трава, хоть я и не сидела без дела ни одной минутки. Лепесток отправила меня полечить маленькие болячки и раздражения ее дам и соседей; правда, сначала накормила. Тушеная курица с рисом и бамией – очень знакомая еда, но совсем не та, которую я ожидала от англичанки, пока не зашла на кухню поблагодарить Тамару, оказавшуюся из волофов[46]. В общем, ожидание вышло приятным. Я начала надеяться, что умение Ричарда торговаться позволит мне найти место в этом новом мире, где я смогу обрести себя.

Но не случилось. Ирландец провернул сделку, которая принесла ему прибыль, а меня оставила рабыней. И послал к дверям Лепестка человека шерифа с пистолетом. За мной.

– Сделал все, что мог, Мариам, – разочарованно объявил мне Ричард. Лепесток нахмурилась. – Ирландец продал тя плантатору из Вирджинии, по имени Нэш. – Бедняга даже сгорбился. – Его заинтересовали твои лекарские навыки, вот он тя и купил. За тысячу фунтов.

Мы с Лепестком дружно ахнули. Время, проведенное с Цезарем, научило меня ценить бумажки, золото, серебро, табак, камни. Тысяча британских фунтов – большие деньги для девушки из Эдо.

Ричард медленно покачал головой.

– Жаль, что ты так молода, но опытна. Будешь лечить и его, и его слуг. И на ферме у него то пятьдесят рабов вкалывают, то сто, как спросишь. Их ты тоже будешь лечить и роды принимать. А потом… – Ричард умолк и поднял на меня глаза. – Детей для него произведешь.

Я слышала слово «заводчик» и знала, что оно означает. Англичане любили порядок. У них полно толстых книг в кожаных переплетах, куда собраны всякие рисунки и таблицы и родословные с описаниями крупного рогатого скота и лошадей. И людей. Они же меня подложат к тому, кого сочтут подходящим. Внизу живота заледенело и засосало.

– Неужели ты не мог сам меня купить? Или хоть уговорить его нанять меня?

Вид у Ричарда сделался страдальческим. А у Лепестка и того хуже.

– Я пытался. Тока он и слушать не захотел. И вообще, этот Нэш доволен своей… покупкой.

* * *

Человек шерифа взял вознаграждение, которое Лепесток согласилась выплатить ирландцу. У меня было такое чувство, словно меня ударили под дых. Пробыв у Лепестка всего лишь день, я почувствовала, что буду здесь в безопасности, смогу спокойно жить. А теперь ветер снова переменился, унося в новое нежеланное путешествие, подобно волнам темных вод. Когда я стояла в дверях и прощалась с ними, Лепесток стиснула мне руку. На ладони возникла холодная тяжесть монет. Женщина притянула меня к себе и, обняв, прошептала на ухо едва слышно, чтобы не услышали шериф и человек Нэша:

– Это за