Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг

римской власти [78]. То были могущественные идеи, судя по преданности Риенцо памяти Древнего Рима. Однако в XIV веке они были уже слишком далекими и непостижимыми. Те, кто жаждал оживить Рим, бывали у мавзолея Августа – к тому времени это был просто холм, на котором выросла крепость семьи Колонна. Многие ли из тех, кто оплакивал крушение Рима, посещал храм, раньше посвященный Августу, на месте древнего обиталища его семейства? Немногие, если такие вообще находились, как можно предположить. Зато тысячи продолжали, как и раньше, посещать те места в Риме, те церкви и соборы, где чтили христианских святых, даже в отсутствие пап, когда все гневались на официальную Церковь. Непрерывный поток верующих двигался по главным дорогам к базиликам, в то время как другие дороги, по которым раньше тоже было не пройти из-за толкотни, пустовали и зарастали сорняками [79].

Значение римского христианства подкреплялось делами людей, будь то первые христианские мученики или же те, кто продолжал поминать их в молитвах. Переезд папства в Авиньон мог замедлить, но не прервать этот процесс. Город Рим не только принимал заезжих чужестранцев вроде Бриджет, но и развивал совершенно новые христианские институты. Один такой, стоящий теперь на Пьяцца Фарнезе, учредит сама Бриджет. Первые четыре года в Риме она жила в доме родича папы Климента VI, кардинала Гуго до Бофора [80]. Дом, где теперь стоит большой дворец Канчеллерия, находился в пяти минутах ходьбы от Кампо-деи-Фиори – луга, все гуще покрывавшегося рыночными прилавками. Чуть дальше Бриджет создаст приют, место отдыха шведских паломников в Риме: там, за дверью, сохранилась каменная табличка «HOSPITALIS. S. BRIGIDE GOTHORU[M]». В сугубо римском стиле приюты, вроде того, что создала Бриджет, часто сочетали предприимчивость и милосердие: люди, приходившие в Рим для работы, ночевали бок о бок с паломниками. Здесь часто оказывались кондотьеры – профессиональные воины вроде Джона Хоквуда, ставшего в Риме Джованни Акуто [81]. Бывали и менее беспокойные постояльцы. Судя по портовой документации Рипа и Рипетта, многие по-прежнему приезжали в Рим торговать, например продавцы тканей из Франции, Брюсселя и английского города Гилфорда [82].

В отсутствие ключевых фигур церковной иерархии расширению христианских центров Рима и их разнообразию способствовали простые люди, вроде Джона Шеферда и его жены Элис. Джон покупал и продавал в Риме четки – связки бусин для перебирания при молитвах. В столице христианства это было очень прибыльное занятие. Но весной 1362 года Шеферды сели, отложили четки и додумались до кое-чего покрупнее, чем манипуляции с древесиной, стеклом и нитками. Джон продал свой с Элис дом вместе с лавкой за 40 золотых флоринов [83]. В нем был создан приют для английских паломников в Риме, а ухаживать за ними стали сами Джон и Элис. Их дом был расположен весьма удачно, на Виа ди Монсеррато, узком мощеном переулке, начинающемся близ Кампо-деи-Фиори и тянущемся вдоль Тибра к базилике Святого Петра. Вскоре он, несмотря на свою узость, стал важной артерией для стекавшихся в Рим чужестранцев. Две минуты ходу – и они оказывались на перекрестке с Виа дель Пеллегрино, по которой традиционно шли те, кто стремился к мощам и к спасению души на могиле за рекой. Подобно улице, на которой он стоял, приют Шефердов приобрел еще большую значимость из-за нарастающего потока простых христиан. Вскоре он был назван в честь святого Томаса Кентерберийского, а позднее стал английской семинарией, где по сей день учатся католические священники из Англии [84].

Джон и Элис не единственная пара, предлагавшая приют в Риме своим соотечественникам во второй половине XIV века. Их район превращался в центр притяжения для иностранных общин. Чуть севернее, сразу за Пьяцца Навона, Иоганнес Петри и его жена Катарина открыли приют для паломников из германских земель. Ближе к английскому приюту, на той же улице, найдут приют испанские паломники: там им предложат крышу и заботу арагонцы [85]. Чуть дальше находился приют Бриджет для шведов. Заведения такого рода начали возникать еще раньше, особенно для Юбилея 1300 года [86]. Теперь они расцвели и приобрели национальный колорит, не меркнувший много столетий.

В отсутствие понтификов в церквях города продолжалась обычная служба, так как они оставались под влиянием состоятельных римлян. К середине XIV века представители как баронской, так и более мелкой знати занимали самые выгодные позиции каноников и управляли главными базиликами города, от Сан-Паоло-фуори-ле-Мура на юге до Сан-Лоренцо за северо-восточными стенами. Местные семейства влияли также на приходские церкви, размножившиеся в городе. Ныне утраченная приходская церковь на краю abitato, Сан-Николо-дельи-Арчионе, даже приняла имя знатной местной семьи, как и церковь Святого Николая в Мире [87]. Высший эшелон римской элиты, бароны, уже распространил свое влияние на папскую курию – явление, только окрепшее после бегства курии в Авиньон. Орсини, Аннабальди, Каэтани и Колонна мечтали видеть своих родичей в багровых кардинальских мантиях. А некоторые из них даже надевали трехэтажную папскую тиару.

Многие хотели оказывать влияние, многие хотели оказаться избранниками влиятельных людей. В первом десятилетии XIII века Франциск Ассизский вступил в город в грубой бурой тунике, за ним шли 11 самых верных его приверженцев. Он приобрел известность тем, что отвергал мирские соблазны и любые удобства, избрав набожность, смирение и бедность. Но в XIV веке его последователи уже пользовались светской властью, служа политическому классу. Францисканцы на юго-востоке города, на Рипа-Гранде, речном берегу в Трастевере, не забыли о своих корнях и соблюдали относительное смирение. Как-никак в том месте молился, едва вступив в Рим, сам Франциск. На другом берегу все обстояло совершенно иначе. Там францисканцы служили в церкви Санта-Мария-ин-Арчели, широкий строгий фасад которой по-прежнему нависает над краем Капитолийского холма. С 1291 года она являлась главной церковью ордена в Риме, в ней молились отцы города. В пещероподобном нефе, стоя вдоль привезенных с древних развалин колонн, чуждые блеску францисканцы жали руку разодетым хозяевам жизни. Францисканцы тщательно берегли свойственный им аскетизм. Но скоро мирские соображения преобразили само здание: на башне церкви заколыхались сине-красно-золотые флаги римского начальства, включая и самого Риенцо [88].

* * *

Папский Рим мог бы выжить и в отсутствие пап, но вскоре он оказался в опасности. Великий трибун Кола не продержался и года. Петрарка, возлагавший на него большие надежды, теперь рвал и метал. Облаченный властью Кола в буквальном смысле разжирел. Он проявил себя самовлюбленным и свирепым правителем, вводил новые налоги, держал в страхе старые семейства Рима [89]. Жестокое убийство аристократов, таких как Стефануччио Колонна, могло бы вызвать одобрение у некоторых рыцарей, юристов и простолюдинов, сначала поддерживавших нападки Риенцо на продажную власть [90]. Но в конечном счете насилие оказалось дешевым политическим приемом. Боясь, что Кола утратил связь с реальностью, и надеясь, что он одумается, Петрарка умолял его: «Задумайся о своих поступках, встряхнись, взгляни на себя не хитря, и ты увидишь, кто ты такой» [91]. Климент VI, сперва пленившийся молодым политиком при знакомстве с ним в Авиньоне, теперь меньше верил в него, считая только «ректором», полезным администратором и своим союзником в городе Святого престола [92]. Довольно скоро папу разозлили радикальные планы Риенцо: объединить Италию, возродить империю и отдать все это в руки простого человека. Когда Кола заключил союз с королем Венгрии, собиравшимся напасть на Неаполь, его идеи оказались не по нутру даже самим римлянам [93]. К концу 1347 года, того года, когда Кола стал фактическим правителем Рима, его посланцев подвергли побоям у ворот Авиньона и прогнали. Этим Климент ясно давал понять, в какое состояние пришли их рабочие отношения. Для Риенцо это должно было предвещать падение, столь же крутое, каким был его взлет.

Кола возвысился и правил, будучи символом; таким же стало его крушение. Выйдя со своими сторонниками на улицы Рима утром Пятидесятницы в 1347 году, он произносил речи в христианском, даже первоапостольском духе. Рядясь в трибуна, он прибегал к образности славного Древнего Рима. Даже вынужденный отречься от власти, когда бразды правления опять перешли к баронам, Кола продолжал утверждать, что выполняет богоданную задачу возрождения Рима. Бежав в горную область Абруццо, он прибился к фратичелли, духовным францисканцам. Эта суровая братия, ждавшая конца света, только распалила его мессианские притязания. Кола решил, что Бог преобразит землю огнем