Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей - Джессика Вернберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Значение римского христианства подкреплялось делами людей, будь то первые христианские мученики или же те, кто продолжал поминать их в молитвах. Переезд папства в Авиньон мог замедлить, но не прервать этот процесс. Город Рим не только принимал заезжих чужестранцев вроде Бриджет, но и развивал совершенно новые христианские институты. Один такой, стоящий теперь на Пьяцца Фарнезе, учредит сама Бриджет. Первые четыре года в Риме она жила в доме родича папы Климента VI, кардинала Гуго до Бофора [80]. Дом, где теперь стоит большой дворец Канчеллерия, находился в пяти минутах ходьбы от Кампо-деи-Фиори – луга, все гуще покрывавшегося рыночными прилавками. Чуть дальше Бриджет создаст приют, место отдыха шведских паломников в Риме: там, за дверью, сохранилась каменная табличка «HOSPITALIS. S. BRIGIDE GOTHORU[M]». В сугубо римском стиле приюты, вроде того, что создала Бриджет, часто сочетали предприимчивость и милосердие: люди, приходившие в Рим для работы, ночевали бок о бок с паломниками. Здесь часто оказывались кондотьеры – профессиональные воины вроде Джона Хоквуда, ставшего в Риме Джованни Акуто [81]. Бывали и менее беспокойные постояльцы. Судя по портовой документации Рипа и Рипетта, многие по-прежнему приезжали в Рим торговать, например продавцы тканей из Франции, Брюсселя и английского города Гилфорда [82].
В отсутствие ключевых фигур церковной иерархии расширению христианских центров Рима и их разнообразию способствовали простые люди, вроде Джона Шеферда и его жены Элис. Джон покупал и продавал в Риме четки – связки бусин для перебирания при молитвах. В столице христианства это было очень прибыльное занятие. Но весной 1362 года Шеферды сели, отложили четки и додумались до кое-чего покрупнее, чем манипуляции с древесиной, стеклом и нитками. Джон продал свой с Элис дом вместе с лавкой за 40 золотых флоринов [83]. В нем был создан приют для английских паломников в Риме, а ухаживать за ними стали сами Джон и Элис. Их дом был расположен весьма удачно, на Виа ди Монсеррато, узком мощеном переулке, начинающемся близ Кампо-деи-Фиори и тянущемся вдоль Тибра к базилике Святого Петра. Вскоре он, несмотря на свою узость, стал важной артерией для стекавшихся в Рим чужестранцев. Две минуты ходу – и они оказывались на перекрестке с Виа дель Пеллегрино, по которой традиционно шли те, кто стремился к мощам и к спасению души на могиле за рекой. Подобно улице, на которой он стоял, приют Шефердов приобрел еще большую значимость из-за нарастающего потока простых христиан. Вскоре он был назван в честь святого Томаса Кентерберийского, а позднее стал английской семинарией, где по сей день учатся католические священники из Англии [84].
Джон и Элис не единственная пара, предлагавшая приют в Риме своим соотечественникам во второй половине XIV века. Их район превращался в центр притяжения для иностранных общин. Чуть севернее, сразу за Пьяцца Навона, Иоганнес Петри и его жена Катарина открыли приют для паломников из германских земель. Ближе к английскому приюту, на той же улице, найдут приют испанские паломники: там им предложат крышу и заботу арагонцы [85]. Чуть дальше находился приют Бриджет для шведов. Заведения такого рода начали возникать еще раньше, особенно для Юбилея 1300 года [86]. Теперь они расцвели и приобрели национальный колорит, не меркнувший много столетий.
В отсутствие понтификов в церквях города продолжалась обычная служба, так как они оставались под влиянием состоятельных римлян. К середине XIV века представители как баронской, так и более мелкой знати занимали самые выгодные позиции каноников и управляли главными базиликами города, от Сан-Паоло-фуори-ле-Мура на юге до Сан-Лоренцо за северо-восточными стенами. Местные семейства влияли также на приходские церкви, размножившиеся в городе. Ныне утраченная приходская церковь на краю abitato, Сан-Николо-дельи-Арчионе, даже приняла имя знатной местной семьи, как и церковь Святого Николая в Мире [87]. Высший эшелон римской элиты, бароны, уже распространил свое влияние на папскую курию – явление, только окрепшее после бегства курии в Авиньон. Орсини, Аннабальди, Каэтани и Колонна мечтали видеть своих родичей в багровых кардинальских мантиях. А некоторые из них даже надевали трехэтажную папскую тиару.
Многие хотели оказывать влияние, многие хотели оказаться избранниками влиятельных людей. В первом десятилетии XIII века Франциск Ассизский вступил в город в грубой бурой тунике, за ним шли 11 самых верных его приверженцев. Он приобрел известность тем, что отвергал мирские соблазны и любые удобства, избрав набожность, смирение и бедность. Но в XIV веке его последователи уже пользовались светской властью, служа политическому классу. Францисканцы на юго-востоке города, на Рипа-Гранде, речном берегу в Трастевере, не забыли о своих корнях и соблюдали относительное смирение. Как-никак в том месте молился, едва вступив в Рим, сам Франциск. На другом берегу все обстояло совершенно иначе. Там францисканцы служили в церкви Санта-Мария-ин-Арчели, широкий строгий фасад которой по-прежнему нависает над краем Капитолийского холма. С 1291 года она являлась главной церковью ордена в Риме, в ней молились отцы города. В пещероподобном нефе, стоя вдоль привезенных с древних развалин колонн, чуждые блеску францисканцы жали руку разодетым хозяевам жизни. Францисканцы тщательно берегли свойственный им аскетизм. Но скоро мирские соображения преобразили само здание: на башне церкви заколыхались сине-красно-золотые флаги римского начальства, включая и самого Риенцо [88].
* * *
Папский Рим мог бы выжить и в отсутствие пап, но вскоре он оказался в опасности. Великий трибун Кола не продержался и года. Петрарка, возлагавший на него большие надежды, теперь рвал и метал. Облаченный властью Кола в буквальном смысле разжирел. Он проявил себя самовлюбленным и свирепым правителем, вводил новые налоги, держал в страхе старые семейства Рима [89]. Жестокое убийство аристократов, таких как Стефануччио Колонна, могло бы вызвать одобрение у некоторых рыцарей, юристов и простолюдинов, сначала поддерживавших нападки Риенцо на продажную власть [90]. Но в конечном счете насилие оказалось дешевым политическим приемом. Боясь, что Кола утратил связь с реальностью, и надеясь, что он одумается, Петрарка умолял его: «Задумайся о своих поступках, встряхнись, взгляни на себя не хитря, и ты увидишь, кто ты такой» [91]. Климент VI, сперва пленившийся молодым политиком при знакомстве с ним в Авиньоне, теперь меньше верил в него, считая только «ректором», полезным администратором и своим союзником в городе Святого престола [92]. Довольно скоро папу разозлили радикальные планы Риенцо: объединить Италию, возродить империю и отдать все это в руки простого человека. Когда Кола заключил союз с королем Венгрии, собиравшимся напасть на Неаполь, его идеи оказались не по нутру даже самим римлянам [93]. К концу 1347 года, того года, когда Кола стал фактическим правителем Рима, его посланцев подвергли побоям у ворот Авиньона и прогнали. Этим Климент ясно давал понять, в какое состояние пришли их рабочие отношения. Для Риенцо это должно было предвещать падение, столь же крутое, каким был его взлет.
Кола возвысился и правил, будучи символом; таким же стало его крушение. Выйдя со своими сторонниками на улицы Рима утром Пятидесятницы в 1347 году, он произносил речи в христианском, даже первоапостольском духе. Рядясь в трибуна, он прибегал к образности славного Древнего Рима. Даже вынужденный отречься от власти, когда бразды правления опять перешли к баронам, Кола продолжал утверждать, что выполняет богоданную задачу возрождения Рима. Бежав в горную область Абруццо, он прибился к фратичелли, духовным францисканцам. Эта суровая братия, ждавшая конца света, только распалила его мессианские притязания. Кола решил, что Бог преобразит землю огнем
