Холодные сумерки - Валерий Георгиевич Шарапов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А без этого суд задаст здравый вопрос: а откуда вы, товарищ следователь, знаете, что именно с тем человеком? Может, вовсе с другим? А может, вообще не в ту сторону, и в той стороне подозреваемого никто и не видел, а видел в другой?
Дон кивнул.
– Ваши доводы резонны, Дмитрий Владимирович. Более резонны, чем мои. Возможно, ему будет позволено выступить с причесанной и умытой версией их отношений с Аленой. Дескать, было, хотел образумить девочку, вернуть на путь сознательности, пытался отвлечь от ее недостойных развлечений. Это не повредит, дипломату надо уметь говорить правильно. Взамен я окажу вам помощь в поиске этой сволочи, что орудует в моем – да, Дмитрий Владимирович, – в моем городе.
«Дожили. А кто виноват? Органы, которые не нашли, на чем закрыть это все, пока оно не разрослось? Партия, которая крышует? Двадцать лет назад подумать вот о таком, что приходится договариваться с ворами… что сама система к этому вынудит?.. Жеглов бы партбилет на стол положил. А я не кладу – почему? Потому что сам уже не верю в светлое будущее, которое стало настоящим? Потому что тоже чую, что время уже новое? Но все это не о том. Это злость, а злиться тут нельзя».
Дмитрий прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, выдохнул. А когда снова взглянул на Ильяса по прозвищу Туз, тот изменился. Вместо дона Корлеоне владивостокского розлива перед Дмитрием сидел просто мерзнущий старик. Не могучий вор в законе, правящий городом, а мелкий функционер, бюрократ, озабоченный тем, как бы не потерять место у кормушки.
«Да он же сам не знает, виноват сын или нет. И боится. Руки-то подрагивают не от возраста. И эта пустая беседа… ему ведь нечего мне предложить на самом деле, кроме генеральского указа, на который я наплюю, стоит только найти что-нибудь важное. Нечем помешать. И это – именно это говорит о том, что город пока что не его. Мой».
– Помогать следствию – долг любого гражданина, Ильяс Михайлович, – мягко заметил он, поднимаясь из кресла. Заложил руки за спину. – Но, конечно, если показания вашего сына не пригодятся в суде, вызывать его туда нет никакого смысла. Вы не хуже меня понимаете, что сто косвенных свидетельств не заменят одного доказательства. И мне действительно нужно поговорить с ним об Алене и недостойных развлечениях. Сами по себе развлечения сейчас меня не волнуют. Понимаете? И он ведь где-то здесь, так? Ждет? Позовите, пожалуйста. А хотя, наверное, лучше я к нему. Молодежь. Ему проще будет.
То, что сын вора женится на дочери партийного, не волновало тоже, и это странным образом сняло груз с плеч.
Обратно его тоже отвезли, все те же вежливые парни с широкими плечами. Дмитрий не возражал: ему было о чем подумать.
Недоумок и развратник выглядел потрясенным и прибитым, смотрел в пол и говорил тихо и, насколько мог судить Дмитрий, искренне. И история оказалась простой и… противоречивой. То, что компания действительно ходила в промзону курить химку, не удивляло. То, что с моралью там все было не слишком хорошо, – тоже, этого стоило ожидать. Но по-настоящему важными были две вещи.
Во-первых, кроме курева молодежь время от времени развлекалась мерзким и поганым делом: мучила тех, кто не может дать отпор. То есть почти библейски побивали камнями бездомных. Или заваливали их в подвалах. Дмитрий мог только надеяться, что случившееся с Аленой заставит Гошу хоть о чем-то задуматься. Надежда была слабой, но как знать. В конце концов, гены что-то да значили и хоть какие-то мозги у этого парня должны были быть. Наверное. Как бы там ни было, в последнее время с охотой стало хуже – видимо, бомжи научились лучше прятаться. Естественный отбор, по Дарвину. Поэтому приходилось ограничиваться выпивкой, химкой и аморальщиной.
Во-вторых, Алена под химкой впадала в философское настроение и ее тянуло на диалоги. Компания ее не устраивала, потому что по большей части химка действовала просто: вгоняла в дремотную эйфорию. Поэтому Алена, накурившись и натрахавшись с Гошей, уходила в промку искать то огородников, то тех же бомжей – им она, судя по всему, рассказывала о том, как надо изменить жизнь, чтобы никто не охотился. Однажды, Гоша помнил, она добралась до трассы и уехала с каким-то дальнобойщиком в Уссурийск.
Поэтому, когда она быстро не вернулась, никто не встревожился, да и потом тоже. Обычное дело. Но Гоша даже через дурман мог сказать, где они курили, где потом уединялись и в какую сторону девушка убрела. Это давало точку отсчета, так что поездка уж точно прошла не зря. С этими данными можно было работать дальше.
Интерлюдия
Скульптор
Первое воспоминание Скульптора – как папа отвел его в Клуб моряков, где Приморский краевой театр юного зрителя ставил «Синюю птицу» Метерлинка.
Тогда он, разумеется, ничего не понял, просто смотрел, разинув рот, на причудливые платья и раскрашенные лица, вздрагивал от жестов. Как и все в зале, радовался, когда дети отдавали свою птицу… Скульптор помнил приглушенный свет, огромную шершавую ладонь отца, за которой, казалось, можно спрятаться. Помнил ощущение счастья, смешанного с неправильностью. Да, это он тоже понял гораздо позже.
Птица, бьющая крыльями в клетке. Сердце, бьющееся в груди и не выносящее света. Истина, которую нужно выпустить на волю и которую так трудно найти… Метерлинк был гением. Под слоем очевидных глупых истин про видение прекрасного вокруг, под пониманием своего места он спрятал еще более простое: люди по большей части не понимают, не видят истины ни в себе, ни в других. И тем более не готовы отдавать свою синюю птицу.
Да, тогда он еще ничего не понимал, только знал. Знал, что папа служит летчиком и поэтому его подолгу не бывает дома. Знал, что мама скучает. Что все те новые папы, которых мама порой приводила, – они не настоящие, потому что не водят в театр или в цирк. Они вообще были ночными папами и чаще всего уходили до восхода солнца, словно боялись солнечного света. А мама выходила в огород, полола, напевая что-то себе под нос. Светилась сама, как солнышко. Но почему тогда папы не боялись ее света? Тогда Скульптор не понимал, что этот свет был фальшивкой. Что в ее грудной клетке жила только пустота. Не метафора, не истина, а просто банальный орган, качающий кровь, и ничего больше.
Он не понимал, но ему было интересно. И когда один из пап предложил поиграть – он согласился. А потом начал понимать. Потом ушел из дома, от этой жуткой пустоты, пешком. Из Уссурийска во Владивосток, прямо по железнодорожным путям.
Вернулся, только когда уже все понял, – но мама к тому времени уже умерла.
Этого он ей простить так и не смог.
Глава 7
I. Организационное
С самого утра Дмитрий крутился как белка в колесе. Нужно было делать все, сразу и еще вчера.
Во-первых, разговор с Дедом. Полковник, конечно, явно посчитал психом его самого, но добро на сомнительные эксперименты дал, посетовав, правда, что, по сути, отделение остается с полутора экспертами. Двойная работа наживкой грозила отожрать у Ольги кучу времени – а еще ведь и спать когда-то надо. А еще ведь пришлось выбить несколько человек для слежки за панками… и еще сколько-то – на охрану Ольги во «внеприманочное» время.
Во-вторых, организовать газетное дело, как авантюру с объявлением окрестил Михаил. Это значило найти сотрудницу, готовую несколько часов каждый день сидеть на телефоне и стенографировать все звонки, одновременно поддерживая беседу хотя бы междометиями. Затем найти мастера, который сделает спарку телефонов, чтобы Дмитрий мог подключаться во время этих бесед из своего кабинета.
Наконец, поговорить с наживкой, которой предстояло ходить на перспективные свидания, – это оказалось сложнее всего. Пришлось ломать сопротивление кнутом в виде угроз и пряниками в виде обещания внеочередного отпуска после поимки убийцы. Время, время, снова время…
Сейчас он сидел и смотрел на составленное Ольгой объявление.
