Холодные сумерки - Валерий Георгиевич Шарапов

Договаривал Дмитрий уже в замолчавшую трубку. Секунду смотрел на нее, потом с силой впечатал в телефон. Какого черта?! Они там в обкоме совсем съехали?

– Ла-адно. Ладно. Говорите, допрашивать нельзя? Хорошо, не будем допрашивать.

Снова сорвав с телефона трубку, Дмитрий набрал внутренний номер оперы.

– Миша? Напомни, не ты ли когда-то говорил, что жена генерального любит играть? Да, которая с норками. Ага. А где она это любит, молва не говорит? Ах, говорит? Тогда давай адрес. Что? Нет, не нужны мне ее норки! И песцы тоже! Что? Ольгу с собой взять, раз уж решил выйти в общество облагороженных интеллигентных уголовников? Нет, ее там партийные испортят. Все, бывай.

Опустив трубку – куда бережнее, чем в прошлый раз, – он задумался, постукивая пальцами по столу. За такую самодеятельность могло хорошо нагореть, но, в конце концов, какого черта?

Впрочем, идти в казино Дмитрий и не собирался. Чего он там не видел, норок? Достаточно было послать весточку, а потом подождать результата. А пока… а пока что день обещал быть долгим.

Подумав еще немного, он вытащил чистый лист бумаги и принялся писать вопросы, которые хотелось затолкать полковнику в глотку. Сложится с Зиновьевым или нет, а хоть какую-то пользу из этой ослиной ситуации извлечь стоило.

Едва успел дописать, как снова затрезвонил телефон.

«Если это опять полковник, пойду к Деду и из принципа выпрошу рейд по этим гребаным клубам!»

– Майор юстиции Меркулов слушает!

– Сергей Радиевич беспокоит, – ответили на том конце телефонного провода, и Дмитрий немедленно расслабился. Этого звонка он ждал, рассчитывал на него. – Отчет уже едет, но подумал, что тебе хочется поскорее узнать, что с этой девочкой. Хочется же?

– Хочется, – признал Дмитрий. – Очень. Особенно про разницу.

– А по разнице скажу так, что в целом картинка общая, да различается. Фазы те же, но по первой скажу, что в среднем проколы и порезы глубже, более рваные.

– Словно убийца спешил?

– Словно он прикладывал больше силы, – педантично ответил патологоанатом почти учительским тоном. За свои тридцать лет стажа он выучил уже не одного следователя, и обижались на тон только идиоты, которых учить было бесполезно. – А почему – это уже ваша работа, следовательская. Мое дело – факты. И по фактам получается, что резали ее жестче, чем предыдущую.

«Хорошее напоминание. Всегда сначала должны идти факты. «Почему» без фактов ничего не стоит. А я увлекаюсь. Всегда увлекался».

– А потом?

– Вторая фаза отличается минимально. Интереснее третья, на которой у вашего убийцы дрогнула рука.

– На чем именно?

Дмитрий даже подался вперед, к телефону. В случае Зои вырезанные символы были практически безупречны.

– На звезде, которая вырезана на плече. Луч, который идет сверху вниз-вправо, состоит из двух порезов, и второй глубже. Начал резать, прервался – отвел лезвие – и только потом продолжил. Кроме того, изменилась сама схема. Ну да, фотографии, разумеется, в отчете, сам посмотришь и оценишь.

– Спасибо, Сергей Радиевич. Посмотрю и оценю.

Положив трубку, он откинулся на спинку стула и задумался.

Факты были важны всегда, даже если казались бесполезными. Рано или поздно их набиралось столько, что игра шла всерьез. Например, более глубокие раны в первой фазе могли означать, что убийца спешил – но нет, иначе у него не хватило бы времени на третью, куда более трудоемкую. Значит, он был по-настоящему увлечен или ему было невтерпеж. Последнее давало, пусть грубо, периодичность охоты.

Но главное – символика. То, что рука дрогнула именно на звезде, которая не была частью узора, а посланием – вряд ли совпадение, как и изменение схемы. Если убийца что-то меняет, значит, что-то не работает. А если не работает – значит, он в это все-таки эмоционально вовлечен или становится вовлечен. Больше эмоций – больше шанс, что он совершит ошибку. А звезда и вовсе часть игры с ним, Дмитрием. А если убийца играет, реагирует – значит, его можно спровоцировать, вызвать реакцию. Опять же, толкая на ошибки.

Только вот в это все приходилось вовлекать Ольгу. Что значило, что она была, в общем-то, права. Точнее, не права, но решит, что права, и станет вовсе невыносимой. Но и он был прав тоже – без плана и смысла приманка была бесполезна. А если с планом? Но план не решал базовой проблемы: ни одна наружка не обеспечивала стопроцентной защиты, а ведь убийца был умен и очевидную слежку мог заметить. Черт. Значит, нужен план, который предполагает плотную охрану.

И дважды черт: игра получалась такая, в которую играли на жизни, и в случае осознанной игры все они будут лично на его, Дмитрия, совести. Что, если за каждое свидание с Ольгой кто-то будет расплачиваться жизнью?

«Да будут ли они еще, эти свидания, после последнего разговора… Разве что вот по службе, ага, для дела. М-да».

Мысль использовать провокации для того, чтобы ходить с Ольгой на свидания, звучала настолько неправильно, что даже нравилась. В каком-то извращенном смысле.

«А можно просто ходить на свидания и держать это в голове. Приставив, разумеется, наружку. А можно, наверное, придумать и еще какой-нибудь более отвратный и аморальный вариант, мне на них сегодня как-то везет. Нет. Если играть с Ольгой – то честно, в открытую. Страх можно контролировать, особенно когда появляется какое-то дело. Ответная игра».

Тем временем отчеты продолжали поступать. Толпы пропавших женщин, превратившиеся в безличные грязно-белые папки, ложились на стол, продавленный диван, шкаф, подоконник.

Бардина Наталья Викторовна, сорока пяти лет, телосложение худощавое, глаза карие, состоит на учете в психоневрологическом диспансере с диагнозом «Пограничное расстройство личности». Пропала в прошлом году.

Сырмолот Оксана Викторовна, тридцати лет, волосы крашенные в рыжий, особая примета – нервный тик, характерно подергивает шеей. Пропала в феврале.

Ромашова Марина Викторовна, двадцати лет, полная, темноволосая. Пропала в прошлом году.

Женщины, девушки, почти девочки. Почему-то многие – Викторовны. Дмитрий устало потер глаза, понимая, что не выловит из этих папок ничего. Все они исчезли бесследно, будто их и не было. Зато Алена была здесь и сейчас, и на ноге у нее обнаружилась ссадина, полная земли и каменной крошки. Словно упала, глубоко, до крови рассекла колено, но кто-то ее придержал. Ссадина затянуться не успела, а значит, была получена незадолго до смерти. А значит, он свои жертвы обездвиживал.

«Ба-атюшки. Дело становится все «страньше и чудесатее».

Еще царапины на пальцах, с растительным соком…

Телефон зазвонил в третий раз. Дмитрий вздохнул, снимая трубку.

– Меркулов!

– Меркулов – это ты, – просветил довольно-уставший Изместьев, – а я нашел.

– Что ты нашел?

– Труп нашел. – Судя по голосу Миши, найденный труп выдал ему премию за год, повышение по службе и бутылку армянского коньяка. – На Морском кладбище. Подгребай.

II. Старые жертвы

Подгребать пришлось через пробки, сопки и майский, всегда внезапный ливень. Но как только Дмитрий подъехал к воротам кладбища, засияло солнце, ярко подсветив неприглядность картины. На каждом погосте есть такая куча, куда родственники усопших скидывают венки, сухую траву и прочие ненужные вещи с могил. Куча эта почти никогда не вывозится на мусорный полигон и со временем становится тем, что так любят археологи – культурными наслоениями. Вот в этих-то наслоениях Михаил и нашел куски тела.

– Понимаешь, – довольно излагал он, – я подумал, где можно спрятать что-то, чтоб наверняка не нашли? А в этой куче динозавра можно откопать, думаю. Если хорошо покопаться. Ну вот мы и покопались.

Тело было нарезано на куски, каждый кусок неизвестный пока душегуб завернул в обычную клетчатую клеенку, какие продают метражом в хозяйственных магазинах, а потом все это аккуратно увязал в большой узел из все той же клеенки. Остались кости, волосы, куски кожи да обрывки одежды. И крупный золотой кулон на массивной цепочке – «Екатерина».

– Зуб даю, это пропавшая Бутовец, – продолжал вещать Миша. – Помнишь, Катя-Ключик? Ну, шопен-филер, которая ключи от квартир вытаскивала и себе в подкладку юбки прятала? У нее такой кулон был. Как сейчас помню: когда брали ее, порвал случайно эту цепочку. Видишь, вот