Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом - Alexandra Catherine

бояться города. Выходила только с семьёй Вайнхольд или Ирмой, симпатичной пышной женщиной средних лет, экономкой. Девушка боялась города, а больше него самого боялась солдат, которые начали прибывать в Аннаб, с победой закончив свой разрушительный поход в другие земли.

В конце декабря, когда Альжбете исполнилось семнадцать, а затем наступило любимое кабрийцами Рождество, девушка осталась в доме одна, отказавшись вместе с Вайнхольдами покрасоваться на праздничном балу в гостях.

Девушка раздарила свои улыбки в кухне, где собрались все слуги, чтобы отпраздновать Рождество чудесными угощениями и вином. Когда смех стал слишком громок, она тихо ушла в библиотеку, села в тёмный угол и погрузилась в горькие, но прекраснейшие воспоминания о том, с какой радостью отмечала она этот праздник в Атии. Год назад.

Уже год прошёл… Вся герцогская резиденция стояла тогда на ушах, матушка суетилась, отдавая распоряжения слугам, и тихо ворчала, когда герцог даже в праздник занимался делами герцогства и сидел в кабинете с одним из министров. Атанаис помогала матери, а Ишмерай и Гаспар бегали, будто безумные, и радовались празднику… Это было первое Рождество, которое Альжбета проводила без родных, далеко от своего дома, совсем одна.

— Почему ты плачешь? — услышала она голос Лейлин и обернулась.

Светловолосая девушка стояла у входа в библиотеку с внушительной бутылкой вина в руке и двумя бокалами.

— Вспоминаю родных, — всхлипнув, ответила Альжбета.

— Они умерли?

— Нет… Не знаю, — ответила та и спрятала лицо в ладошках, разрыдавшись сильнее.

— Я слышала, у тебя погиб жених, — сказала Лейлин, подходя к ней, ставя бутылку на стол и деловито разливая по бокалам.

— Погиб. В апреле.

Лейлин вздохнула и протянула Альжбете доверху наполненный бокал.

— На, выпей.

— Это слишком много.

— Пей. Это лучшее лекарство.

Альжбета вздохнула, отхлебнула немного вина. Сладковатая и терпкая жидкость пролилась внутрь огнём. Отхлебнула снова. И снова. Язык медленно развязывался. Альжбета осторожно, без подробностей, рассказала своей новой приятельнице о том, как погиб её жених, как разлучилась она с сестрой и кузеном, как избивали её солдаты, как под корень отрезали ей волосы, как пытались изнасиловать.

— Свиньи! — с отвращением фыркнула Лейлин, сделав глоток. — Волосы у тебя отросли немного! Густые были, красивые, видать… Солдаты изнасиловали мою старшую сестру, когда я была ребёнком. Какая она была красивая! До сих пор помню. Ей едва исполнилось пятнадцать. А мне было семь. Мы жили на границе Кабрии и Фалии. Была война. Кабрийцы выигрывали, и вражеская армия разбежалась. Кто куда. Трое дезертиров набрели на нашу деревню. И наш дом на окраине. Отец умер ещё до моего рождения, и мать поднимала нас одна. Жили бедно, но никогда не голодали. В тот день мы с сестрой были вдвоём в доме. Мать уехала на рынок продавать урожай. Сестра спрятала меня под пол, но сама не успела. Они насиловали её втроём, — Лейлин смахнула непрошенную слезу, сорвавшуюся с длинных ресниц. — До сих пор помню, как они пыхтели, — поморщилась. — Нет ничего отвратительнее пыхтящего от похоти мужика! Сестра почти не кричала. Быстро потеряла сознание. А потом умерла от кровотечения. Их поймали жители нашей деревни почти сразу. Хорошо на них отыгрались. Сначала всё им вырезали, ну ты поняла… всё мужское. А потом сожгли заживо. От потрясения мать слегла, позже и умерла. Дом продали, отвезли меня к родственнице, которая работала здесь, у Вайнхольдов. Она стала мне матерью, а год назад сама померла. Вот так я осталась одна в этом мире.

Альжбета потрясённо глядела на Лейлин, и плечи её дрожали от беззвучных рыданий.

— Ты-то что рыдаешь? — удивилась девушка, грубо высморкавшись в карманный платок. — Давай с тобой лучше выпьем. Ты помянешь своего жениха, я — свою сестричку. Им хорошо в раю. Лучше, чем нам.

И девушки выпили. От такой истории Альжбете было трудно дышать. И она выпила ещё. Сначала один бокал до дна. Затем принялись за второй. И Альжбета, не привыкшая столько пить, быстро опьянела. Они начали шутить, потом танцевали, а затем Лейлин подставляла ей тазик, когда Альжбету начало отчаянно полоскать.

— Если бы я знала, что ты такая слабая, я бы и не думала тебе наливать! — бурчала Лейлин, пока девушка умывалась, отчаянно шатаясь над умывальником. — Ты что, никогда не пила?

— Ни-когда… — провыла Альжбета, глупо хихикая. — Даже в университете. Марк пил. Иногда приходил ко мней пьяный. Я — нет.

— Ты училась в университете?

— Нет, — соврала Альжбета, даже в таком состоянии понимая, где соврать. — Я жила при университете. Там я с Марком и познакомилась…

— Да ты пай-девочка… — вздохнула Лейлин. — Ладно, сделаем из тебя кого-нибудь посмелее. И платья у тебя дурацкие. Надо будет поговорить с моей подружкой, Ферреей. Она лучшая портниха в Аннабе.

— Какое дурацкое имя, Феррея! — захихикала Альжбета и задышала чаще: её сразил очередной приступ тошноты. Затем она долго рыдала, вспоминая историю Лейлин и свою собственную.

Утром Мэйда встретила учительницу восторженным рассказом о своей маленькой сказке на балу. Альжбету больше не тошнило, но чувствовала она себя отвратительно. Раскалывалась голова, но она силилась сконцентрироваться на рассказе своей ученицы. Гюнтер танцевал с Софией Ландманн лишь однажды, а целых три танца подарил Мэйде.

Вечером господин Вайнхольд попросил ожившую Альжбету спеть что-нибудь, и высокий её голос зазвенел чудесными оживлёнными колокольчиками, тотчас вызвав улыбки. Мэйда вскочила и начала танцевать, мило кружась и смеясь. Чета Вайнхольд хлопала в ладоши, а девочка смеялась всё ярче и веселее.

Когда Альжбета закончила свою песню, в стороне раздались особо громкие аплодисменты, и все изумлённо обернулись. У входа в гостиную стояли преподобный Майахоф и господин Бернхард. Священник умиленно улыбался, а господин Бернхард глядел на Ишмерай внимательно, слегка прищурено, будто не узнавал в этой румяной весело улыбавшейся девушке избитую, мертвенно бледную, потерянную Альжбету Камош, которую он вырвал из рук солдат в апреле.

— Адлар! Майнхоф! — воскликнул Ханс Вайнхольд, быстро направляясь к ним с распростёртыми объятиями. — Наконец-то! Как я рад!

Гости и хозяева дома обменялись радостными любезностями и расцеловались.

— Ах, Альжбета! — тихо воскликнул преподобный Майахоф. — Как ты хороша, как румяна! Гляди, Адлар, она немного поправилась, теперь я вижу, что у неё есть щёчки! — священник засмеялся.

Рупрехт Бернхард был румян